Правда за все последующие годы ливонская сторона не заплатит ни одной копейки, что и станет в свое время поводом к большой войне. Но сам факт согласия с таким условием в 1503 году говорит о слабости Ордена. Тогда, в начале века, он шел на любые условия мира, лишь бы выйти из войны с Москвой.

Мир 1503 года замечателен еще и тем, что после него более чем на полвека на русско-ливонском пограничье воцарился покой. Причиной тому, надо полагать, явился не факт очередного договора, своим содержанием не отличавшимся от всех подобных. Их и раньше заключалось великое множество, но не один из них не приносил прочного мира. Причиной умиротворения стала немощь Ордена, приведшая к спаду его воинственную активность. В свою очередь, русская сторона, никогда и ранее не проявлявшая агрессивности, теперь вполне довольствовалась сложившимся положением вещей. Только через полстолетия, изменив своему сугубо оборонительному характеру давних отношений, Москва развяжет здесь несправедливую, наступательную войну и тем самым нарушит устоявшийся баланс сил.

Вот в связи с последним обстоятельством в предыстории русско-ливонского противостояния обнаруживается новый момент…

Трудно сказать, сколько столетий заняли выяснения отношений русских людей с обитавшими в ливонском крае до прихода завоевателей аборигенами, ибо начало этих отношений уходит во тьму веков. Отношения же с захватившими край немецкими пришельцами, если считать на момент начала XVI века, продолжались ровно три столетия. И как одну из самых специфических особенностей многовекового противостояния как с теми, так и с другими на русско-ливонском порубежье следует назвать не стремление русских людей к морю, полное равнодушие к нему. Еще в своих частых походах на земли полудиких, слабых во всех отношениях прибалтийских племен, Русь лишь ставила целью предотвращение подобных акций со стороны соседей на будущее. Та же цель просматривается и в более поздние времена, уже в нашествиях на орденские владения. В войнах и с теми и с другими русские ратные силы неоднократно доходили до морского побережья, но никогда не сделали даже попытки на нем закрепиться. Тем самым русские люди с головой выдавали свою сугубо континентальную сущность. Вся внешняя политика Руси, как и военная стратегия, направленная на ее осуществление, всегда неизменно демонстрировали континентальную психологию русского человека. Последнее обстоятельство подчеркивается и тем, что долгие годы (новгородские владения включали в себя довольно значительную прибрежную полосу в юго-восточной части Финского залива. Она простиралась от устья реки Сестры до устья реки Наровы. После присоединения Иваном III Новгорода к своим владениям Московское государство становится, таким образом, морской державой. Великий князь основывает там даже новый город, назвав его своим именем, но за многие годы владения морским побережьем, причем заметим, годы мирные, Москва не предпринимает ни малейшей попытки освоить прибрежную полосу и хоть как-нибудь обустроить ее. Прибрежные владения Руси остаются пустынными.

Можно найти много объяснений такому положению вещей для времени, когда полоска морского побережья принадлежала удельному Новгороду. Но после создания единого централизованного Московского государства равнодушие русских людей к морю объяснить трудно. Ведь у кремлевских хозяев не могло быть сомнений в выгоде морского пути для улучшения своих позиций на западе. Правители Руси прекрасно понимали значение моря для упрочнения экономического и политического положения своей державы. К XVI столетию важность владения торговыми путями, которые пролегали по Балтийскому морю и которые соединили бы между собой страны Восточной и Западной Европы, была ясна всякому, даже не очень искушенному в политике человеку. Однако отношение московских властей к морю остается прежним, и долгое время с их стороны не заметно попыток освоения удобных торговых путей. В то же время не заинтересованный в усилении Москвы Запад сохранял постоянную готовность к недопущению ее до этих путей. Об этом известный наш историк Б.Н. Флоря говорит следующее:

«Когда в XV–XVI веках начался интенсивный рост промышленного производства и городов в ряде стран Западной Европы, здесь возрос спрос на продукты сельского хозяйства, которые во все большем размере поступали на европейский рынок из Восточной Европы. Если на протяжении всего Средневековья главными предметами торговли на Балтике, поступавшими с Востока, были почти исключительно воск и меха, то теперь на Запад по Балтийскому морю везли более разнообразные товары: из Прибалтики — хлеб, из Великого княжества Литовского и Польши — хлеб и «лесные товары», из России — кожи, сало, лен и пеньку. Резко возрос товарооборот, возросли и доходы, которые приносила эта торговля. Однако эти доходы, которые могли бы обогатить русскую казну, оседали в прибалтийских портах — тех перевалочных пунктах, где потоки товаров переходили с морских путей на сухопутную дорогу. Сами купцы этих городов активной торговли не вели (судоходство на Балтике к этому времени находилось главным образом в руках голландских купцов), а пополняли свою казну благодаря установлению принудительного посредничества: они не позволяли русским купцам ездить за море, а западноевропейским купцам проезжать через Ливонию на территорию России; в самих же прибалтийских портах и те и другие могли заключать сделки только с местными купцами. В итоге торговая прибыль оседала в карманах ливонских купцов, а торговые пошлины — в карманах ливонских властей. Когда в 1557 году вырабатывался мирный договор со Швецией, «гости и купчины отчин великого князя из многих городов» просили правительство добиться у шведского короля, чтобы им была предоставлена возможность ездить «из Свейской земли в Любок, и в Антроп и во Ишпанскую землю и во Англию и во Французскую землю… и корабли бы им были готовы». Таким образом, русское купечество хорошо понимало, какие выгоды могло принести ему установление прямых связей со странами Западной Европы, и пыталось побудить свое правительство добиваться достижения этой цели.

Власти Ливонии также хорошо понимали, что проводившаяся ими экономическая политика наносит ущерб интересам России, и поэтому предпринимали различные меры, чтобы не допустить чрезмерного усиления Русского государства. Одной из таких мер был запрет ввоза в Россию оружия и цветных металлов (олова, свинца, меди), которые могли быть использованы для производства вооружения. Кроме того, ливонские власти препятствовали приезду в Россию мастеров и ремесленников, которые могли бы принести в русское общество какие-либо новые знания. В конце 40-х годов XVI века русский агент саксонец Шлитке с разрешения императора Карла V нанял в Германии на русскую службу 120 мастеров самых разных специальностей. По дороге в Россию Шлитке был арестован и несколько лет провел в тюрьме, а нанятые им мастера должны были вернуться домой».

Таким образом, история многовекового русско-ливонского противостояния прошла все стадии от заурядных обоюдных терзаний, неспособных кардинально повлиять на исторически сложившуюся расстановку, до такой ситуации, когда перевес одной из сторон мог существенным образом изменить баланс сил во всем восточноевропейском регионе. Овладение ключами от морских торговых путей, которые попадали бы в руки Москвы в случае утверждения ее в Прибалтике, в корне меняло бы политическую и экономическую обстановку в огромном регионе в пользу Руси. А потому не только для издыхающей Ливонии, но и для всей Западной Европы, понимающей потенциальное могущество Московской державы, необходимо было сохранение Ордена как щита ее восточных морских ворот от посягательств поднимающейся Руси. И на это была направлена политика Запада. Тот же Б.Н. Флоря об этом повествует так: