– Ничего он не давал, – говорит, а у самого рот набит.

И рассказал. Имя было как имя. Только длинное и запоминать его трудно. Да и нечасто вроде называли. Вроде жил он один в пустом доме, и вроде это тоже был поселок, но других домов в нем стояло мало. Может, один или два всего. Это он приврал, конечно, для красоты. Где это видано, чтоб добропорядочный поселок был из одного дома, тем более пустого? А теперь, как сюда попал, то пусть лучше зовут его Нил. Очень похоже на его прежнее имя, но покороче, ему нравится. Тим еще стал сокрушаться про себя, что же это за родичи такие неумные, зачем мальцу заковыристое прозвище дали? Видно, совсем не нужен был. Ну ничего. Зато теперь у него славный братишка есть. Нил, так Нил, имя хорошее. Хвала Радетелю, что исправил неправильное.

Потом, когда пироги все съели, повели мальчугана в Зал Картин, значит, на крошку Мод смотреть. Тим смотрел тоже. Оттого, что Аника попросила. Иначе стал бы он! Но за компанию улыбался снисходительно в положенных местах. Ей приятно было, он же видел. Девушкам вообще приятно парнями командовать, если те захотят, конечно, – это уж их дело, слушать или не слушать подружек. Тим обычно слушал. Так что незачем Анике бы обижаться. После, когда история кончилась, еще катались на реке. Затем много чего делали, он уж не упомнит. В основном Тим на соседские расспросы отвечал, вежливые, будто невзначай: как это было, когда Радетель руку на плечо. Страшно или приятно. Надоело даже. Но и людей понять можно, в кои‑то веки живой бог к человеку снизошел. Поэтому отстанут не скоро, с тем и смирился. Главное, мальчик Нил тем временем перезнакомился с соседской малышней, дальше бегал сам по себе, на Тима и Анику не обращал внимания, известно, у ребятишек свои забавы. До самого ужина бегал. А Тим с приятелями играл в стукалочку до темноты, забрал у Мика изрядный кон, Аника в ладоши хлопала, так сильно радовалась. В синий час все разошлись по домам. Больше ничего, стоящего внимания, не произошло. До утра. Пока не сделалось известным, что Аника пропала.

И вот теперь, к позднему вечеру второго дня, что уже минул с ее исчезновения, под душу рвущий вой Марта и его жены Тим озарился мыслью. Смятенный поселок волновался, не спал, свет горел в окнах, «домовые», будто бы растерянные, сновали по лестницам вверх и вниз, то наблюдая за спящими детишками, то крутились бестолково под ногами, разливали по стаканам имбирную шипучку, которую никто не пил и не просил. В столовой их собственного дома, за той же нетронутой шипучкой сидели отец и тетушка Зо, молча держались за руки. Уже давно шел черный час, но никто не ложился.

Да и мысль пришла к Тиму не сразу. Сначала и он сидел, молчал, слушал стоны, доносившиеся с Мартова двора, глядел и надеялся, вот, может, теперь‑то надумают они пожениться, отец и тетушка. Хорошо бы. Зо давно вдовеет, вместо ее муженька, вялого и смутного, ко всему на свете равнодушного увальня (И как он снялся‑то с места? Наплел, будто страсть хочется побродяжничать, да разве не во всех поселках одно и то же?), как раз и прибыл по обмену Яго. Но тетушка его не заинтересовала, да и стара для него. А вот отец в самый раз. Жаль только все никак он не мог опомниться с той поры, как ушла мать Тима. Сказала, что устала. «Колдун» все ее лечил, лечил, наверное, решила – хватит и ушла. В Дом Отдохновения. По своей воле. И больше не вернулась, это понятно.

Стало быть, глядел он на них. На отца и на тетушку Зо. И как молния сквозь беспросветную, черную тучу этого часа полыхнула мысль. И гром раскатами прокатился, словно по всей голове, от уха до уха. Словно мысль эту он сам в своем уме и произнес во весь голос. Даже оглушило его на мгновение. Искать Анику надо не здесь. А там. Где это «там», стоит ли объяснять? Как он будет искать, куда пойдет, Тим старался не думать. Потому что не знал. А не знать, это – то же самое, что не сметь. Это он понял, наверное. Если думать о том, чего ты не знаешь, то ничего и не сделаешь. А не сделаешь, то Аники рядом не будет, скорее всего, никогда. С чего бы начать, вот вопрос? Внутреннее, не высказываемое ощущение велело ему начинать с ИНСТРУКЦИИ. Разум возражал. Он, разум, вещал иное – сейчас ночь, самое время, в воздухе полно разноцветных шаров, пойди, попроси один из них, а хоть бы и все сразу, дойдет до Радетеля, он поможет. Только родичи Аники и без него, наверное, попросили, не безумные же они, чтобы упускать такую возможность? И с чего бы его моления принял Радетель ближе к сердцу, если оно у него вообще есть, чем плач ее матери с отцом? Но разум продолжал уговаривать – напомни ему, богу живому, как вышел ты к мальчику Нилу, вдруг и отзовется, он милостив. Ибо так гласит закон. Слушайся и почитай, и будет счастье. По разуму все выходило так. Так, да не так – отвечало чувство, которому нет названия.

А почему? Потому. Тим уловил, что именно пыталось сообщить ему через препоны сознания это безымянное чувство. Рука. Все дело именно в руке, что опустил Радетель ему на плечо. Хочешь, обманывайся и не смей, а хочешь, признай и, убоявшись, иди дальше. Вольному воля. Вот это самый поворотный миг и есть. Это он понял тоже. И сказал опять сам себе. Рука была плохая. Злая рука. Не может у живого и милостивого бога быть такой руки. Чтобы все тепло из тебя сосала, хлад и тоску отдавая взамен. Что‑то от нижней половины земли, которая для мертвых, было в этой руке. От вечного сна и от преждевременного ухода, от безвозвратности и от того, против чего и писан завет. Может, то не Радетель снизошел вовсе, а морок, какой случается в туманный вечер, может… ох свет ты мой!!! Если Радетели от чего‑то хранят мир и без них иначе все в этом мире станет плохо, значит, есть некто такой, кто желает этому миру несчастья, как и всем, живущим в нем! Иначе зачем оберегать‑то, да и от кого? Помилуй нас всех судьба, если правда! И как он, Тим, раньше не догадался? Оттого и не догадался, что прежде все шло хорошо. Незачем ему было догадываться‑то.

Как первый библейский человек, в первый же раз столкнувшийся лицом к лицу со злом, еще не узнавший до конца, что это именно зло, Тим на некоторое время растерялся. И усомнился. Полно, да все ли так на самом деле? Очень хотелось, чтобы все было не так. И очень не хотелось знать. Не хотелось знать, как бывает иначе. Не знать и не сметь, слова разные – а все же одинаковые. Усомниться, значит – «сим победиши», но Тим до этого пока не дозрел, куда там! Его собственное знамя, небесный лабарум, еще не было соткано, даже крестоносный образ его еще не был явлен ни во сне, ни наяву. Полководец без войска, шаткий в вере, не видевший врага своего без забрала, лишь знающий твердо – враг его есть, но где он, неизвестно. Все это отступало на второй план, неважно – главное цель. Тогда можно и без войска. Где‑то когда‑то союзники найдутся, и нельзя сказать наперед: держи с ними ухо востро. Да и знамя – дело наживное, сгодится любая тряпка, лишь бы под ним удалось идти вперед.

Ночь прошла спокойно. Отец и тетушка Зо так и задремали за столом – выдохшаяся шипучка в стаканах, головы на скрещенных руках, мерное сопение, увядший от усилий «домовой» в углу, бедняга. Но Тиму нужен был здоровый сон в ожидании завтра. Ой как нужен! Потому он поднялся наверх, только бы в свою кровать. Думал, черта с два (ох, нельзя так ругаться, опять же почему нельзя и что значит «черт!»?) хоть на половинку часа сомкнет глаза. Ан нет, не так оно вышло. Едва коснулся головой подушки, едва успел подумать под «мышиный писк» – когда решение принято, то и беспокоиться незачем, едва успел удивиться – надо же, какая ясность теперь в нем, как уже и заснул. До самого раннего, голубого, воробьиного часа.