src="images/i_041.jpg"/>

Когда он возвращался обратно, я его встречал с автобуса, нес чемодан и, не скрою, мечтал, что однажды он возьмет и меня с собой.

Но я не смел предложить ему это, понимая, как важно каббалисту такого уровня уединение. И однажды я убедился в этом сам.

Он был не здесь

Как-то раз, когда РАБАШ уехал в Тверию, вся наша группа вдруг решила: поедем к нему. Было это в четверг, как раз в день собрания товарищей, он должен был в пятницу возвращаться, решили провести этот день вместе с Учителем, сделать трапезу, думали, что порадуем его этим.

Приехали. Подошли к забору домика, в котором жил РАБАШ, и вдруг остановились. Мы поняли, что не знаем, как войти, не понимаем вообще, почему приехали, как в нас родилась эта мысль. Нас ведь никто не приглашал. Стояли перед забором, молчали и не знали, что делать. Вдруг кто-то сказал: «Пусть Михаэль идет». И все посмотрели на меня.

Я, помню, вошел в заросший сад, помню, как прошел по тропинке к дому, и все время жила во мне эта тревога, что пришли не вовремя, что он не звал нас, почему я иду, почему согласился?!!

Так и подошел к двери дома, на ней была сетка от комаров, большая, во всю дверь, я помню все, до мельчайших деталей. Я посмотрел сквозь нее, сначала ничего не увидел, а потом вдруг различил человека, сидящего на кровати. Я не сразу понял, что это РАБАШ.

Он сидел, не двигаясь, в штанах и нижней рубашке, и смотрел перед собой. Я долго не решался нарушить тишину, но и мысль, что я подглядываю за ним, тоже не радовала. Поэтому, я тихо произнес: «Здравствуйте, Ребе».

Он не отреагировал. Я позвал громче: «Ребе?!» Он медленно повернул ко мне голову, и я вдруг понял, – он же меня не видит!

РАБАШ смотрел куда-то сквозь меня, словно я был прозрачный. Помню, как у меня билось сердце, я не знал, что делать в такой ситуации.

Он вдруг перевел взгляд вниз, на пол. Это длилось минуты две, не больше. Потом медленно поднял на меня глаза и спросил: «А кто тебя сюда звал?»

Он сказал это тихо, таким тоном, как будто говорил с абсолютно чужим, незваным человеком. И я снова подумал, надо разворачиваться срочно и уходить. И увозить всех. Но я ответил все-таки: «Ребе, мы приехали вместе. Вся группа. Мы думали…»

«А кто вас звал?» – перебил он меня. Сказал и снова отвел взгляд. Снова вернулся в то же состояние, в котором я его застал.

Я больше не говорил ни слова, боялся нарушить его тишину. Осторожно спустился со ступенек, закурил. Подошли ребята, они сразу все поняли, мне даже не пришлось им ничего объяснять. Мы сидели, курили, и не знали, что делать.

Выход

Когда не было внешних помех и не надо было ни перед кем «рисоваться», РАБАШ мог войти в такое внутреннее состояние, в котором он практически тела не чувствовал, оно не мешало ему, он уходил в себя.

С трудом слышал, что происходит вокруг, все переживал внутри. Это не было медитацией, нет такого понятия в каббале, это было духовное углубление. Это его состояние я и подглядел в Тверии.

Прошло полчаса, а может быть и больше. Мы не знали, что делать. С одной стороны, понимали, что нельзя было приезжать, не сообщив ему об этом, с другой стороны, я чувствовал, что не могу его таким оставить, что надо ждать.

И тут вышел Ребе. Он уже был другой, взгляд другой, «оживший», глаза разглядывали нас с любопытством, он спросил: «Ну, и что вы тут делаете?» Мы начали ему объяснять, что не хотели его тревожить, что решили в Тверии сделать наше заседание товарищей, ну и зашли заодно навестить. Подумали, как же так, быть в Тверии и не навестить.

Мы все посмотрели на РАБАШа. Он выдержал хорошую паузу, снова оглядел нас. и сказал: «Делаем трапезу».

У всех сразу отлегло от сердца, все так обрадовались, заулыбались. Арон Бризель, специалист по трапезам, кого-то послал на рынок, кто-то уже кипятил воду, кто-то нарезал овощи, и у всех у нас было ощущение праздника.

О трапезе

О трапезе с РАБАШем нужно сказать особенно. Для него это было не просто принятие пищи, сидение с товарищами – это был высокий духовный процесс. И он привил нам такое же отношение к этому действию.

Наши трапезы проходили в полном молчании. Нельзя было разговаривать друг с другом. Каждый должен был концентрироваться внутри себя и говорить сам с собой.

В воздухе царило такое напряжение, что человек был вынужден сопровождать намерением каждую крошку, положенную в рот. Если бы после трапезы он решил вспомнить, что ел, то ему было бы очень трудно ответить на этот вопрос. Пища как бы не имела никакого вкуса, ведь вкус получали не от еды, а от самого состояния.

Вот такую трапезу мы устроили тогда, в Тверии. Все ее помнят и по сей день из-за особой внутренней силы, которая исходила от Ребе.

Вместе!

Прошло несколько месяцев, я уже не помню, при каких обстоятельствах, но заговорили мы с РАБАШем о Тверии.

И он вдруг говорит мне: «Давай вместе ездить». Я растерялся, занервничал – я не мог и желать большего. Помню, не спал ночь перед поездкой, все думал, как это будет, что сделать, чтобы не разочаровать Ребе, что приготовить…

Готовку взяла на себя моя жена. Оля привязалась к РАБАШу сразу же, как только увидела его.

Её отец был репрессирован при Сталине. И вот появился РАБАШ, и она все тепло своего сердца, неистраченное на отца, передала ему. Больше всего это выражалось в готовке пищи. РАБАШ не раз говорил, что приготовленную Олей еду предпочитает любой другой. Потому что она сердце туда вкладывает. Особенно ему нравился суп, который Оля делала по его рецепту. В суп закладывалось несколько кусков говядины, ножка куриная, картошка, вермишель. Суп должен был быть такой густой, чтобы ложка в нем стояла. Я приносил его РАБАШу еще горячим, мы ведь жили поблизости, он пробовал, закрывал глаза, выдерживал паузу, вдруг причмокивал и говорил: «Эх, хорошо!» Потом садился и писал Оле записку. Вообще записок у Оли сохранилось немало, в