Но не могу заставить себя постучать.

Какое-то странное чувство, кружится голова, как тогда, когда мы с мамой отправились в поход и надо было перейти подвесной мост. Помню, как стоял на краю обрыва и смотрел вниз – одновременно ужасное и завораживающее зрелище.

Глубоко вздыхаю и стучу.

Минуту спустя Адам открывает дверь и говорит:

– Привет, заходи.

Дом именно такой, каким я его запомнил: желтый, сумбурный и искрящийся, как поток энергии.

– Я почти готов. – Он кидается в сторону нашей прежней комнаты.

Повсюду сотни фотографий Адама. Вот голый младенец в ванной с бородой из пены. Вот Адам гордо держит криво вырезанный фонарь из тыквы. Адам на роликовой вечеринке с другими ребятами, здесь ему лет пять или шесть.

Я подхожу ближе, заметив фото в черной рамке. Это я. Мне девять, я улыбаюсь и стою на деревянном ящике, который использовал в качестве сцены. Оглядываю множество снимков на стене и снова нахожу себя. На одном Адам несет меня на спине. На другом я держу его за руку.

– Эй, – окликает Адам, появляясь сзади. – Готов?

Я киваю и пытаюсь улыбнуться, но выходит что-то вроде гримасы.

Кажется, Адам не замечает и приглашает меня пройти. Я иду за ним сквозь распашные двери. Катерина, мама Адама, стоит по центру желтой кухни и раскатывает тесто. Она все такая же красивая, как я помню, и мне становится больно – вот так же сжимается сердце каждый раз, как открываю чемодан. Внезапно мне приходит в голову, что надо было одеться получше, как перед походом в церковь. А на мне короткие джинсы и слишком тесная футболка с дырками под мышками и вдоль ворота.

Катерина обходит стол, разводит руки, словно хочет меня обнять, но затем смотрит на Адама и опускает их.

– Как ты, Джулиан? – Она произносит мое имя так, как некоторые говорят «милый» или «любимый».

– Хорошо. – Неприятно выдавать ей такой формальный ответ, но на большее я не способен. Молчание затягивается, становится неловким, и тут снаружи доносится грохот ударных, такой громкий, что гремят медные кастрюли и сковородки на стенах.

– Похоже, Камила приехала, – говорит Адам. Катерина дарит ему искреннюю улыбку, будто каждое его слово для нее важно. – Мне пора, мам. – Он целует ее в щеку.

– Джулиан? – Катерина протягивает руку, почти касаясь моего плеча. – Тебе всегда здесь рады.

Я киваю и выхожу вслед за Адамом. Вижу в окно гостиной, как старшие ребята выгружаются и разбегаются по лужайке… и только теперь понимаю: на концерт мы идем не вдвоем.

Пока Адам сражается со своей курткой, я захлопываю заднюю дверь. Датчик реагирует на движение, и включается свет.

– Эй. – Адам подталкивает меня во двор. – Ты чего?

– Прости, но я не могу пойти. Спасибо, что пригласил. – Делаю еще шаг, но Адам загораживает мне путь.

– Почему? – Он поворачивается за моим взглядом и видит эту кучу чужих людей. – Мои друзья клевые.

В этом-то и дело. Они клевые, а я… это я. Вечно не знаю, что сказать. Скоро Адам и сам в этом убедится.

– Пошли, я тебя представлю.

Какой кошмар. Зачем я вообще сюда пришел?

Мне так неловко, что сложно описать словами. Нет, они приятные ребята, но я не знаю, что сказать. Ну почему у меня не получается то, что другие делают, вовсе не задумываясь?

После долгой и не совсем удобной поездки в машине девушки по имени Камила все хватают одеяла и присоединяются к огромной толпе на поле. Меня еще слегка мутит, а от громкой музыки начинает болеть голова. Адам с друзьями болтают, смеются и пихаются, точно дети или стайка щенков. Неловко наблюдать за теми, кто так хорошо знает друг друга, сидишь, словно чужак, заявившийся на День благодарения.

Адам исчезает в толпе, и становится еще хуже.

Несколько минут спустя кто-то спрашивает, где он. Высокий светлый парень по имени Чарли говорит:

– Сам как думаешь? Да носится по полю как белка чокнутая.

Все кивают, будто прекрасно его поняли. Чарли замечает мой взгляд и хмурится. Я ему не нравлюсь – неудивительно, но все равно неприятно.

Я сижу на траве, подтянув колени к подбородку, и пытаюсь согреться, пока остальные сидят на одеялах и болтают. Наконец, Адам возвращается, подходит ко мне, но вскоре снова убегает, улыбается, болтает и подпрыгивает на ходу.

Темнеет, и температура падает. Вскоре я так замерзаю, что начинаю трястись.

Внезапно рядом садится фигура, завернутая в одеяло. Небо уже черное, наверное, она не заметила меня. Сейчас увидит и сразу отсядет.

Ничего подобного. Она смотрит прямо на меня и говорит:

– Сто лет тебя не видела.

– Не видела? То есть… ты меня помнишь?

Когда я жил у Адама, Эмеральд иногда к нам приходила. Носила только платья и была красивой, как ангел или чья-то мама. Помню, как мы гуляли вдоль сине-зеленого озера и Эмеральд что-то говорила про мои сине-зеленые глаза. Каждый раз, когда я уставал, Адам присаживался, чтобы я мог залезть ему на спину, а когда уже снова мог идти, то шел между ними, держа их за руки.

– Конечно, я тебя помню, – отвечает Эмеральд. – Ты же был как младший братишка Адама. – По ее лицу пробегает какая-то тень. Наверное, я что-то не так сделал или сказал. Мы сидим, молчим. Вот сейчас она встанет и уйдет… Но Эмеральд улыбается и говорит: – Я рада, что ты пришел.

Джулиан

После концерта суббота и воскресенье проходят в тишине.

Понедельник похож на все прочие понедельники. Словно я сижу на дне бассейна и слушаю сквозь толщу воды, как наверху живут люди.

Во вторник я вижу Адама, и наконец тишина нарушается, я могу дышать. Но несколько кругов по школе, пара минут во дворе – и все кончено.

Затем следует долгая невидимая среда и еще более утомительный четверг.

В ночь с четверга на пятницу я просыпаюсь и вижу в дверях темный силуэт. Иногда, когда я пугаюсь, кажется, будто мне что-то мерещится.

Я нахожу фонарик, зажигаю его и говорю:

– Рассел?

Тишина.

Но это точно Рассел. Его глаза полны непонятных эмоций. Мы молча смотрим друг на друга, потом он разворачивается и уходит.

И вот приходит пятница, и мы с Адамом снова бродим по коридорам. Он бурлит энергией, улыбается измученным учителям, а у меня с каждым шагом все больше сжимается желудок. Хоть бы это не заканчивалось! Хоть бы мы так и кружили по школе. Я так боюсь расстаться с ним, что самому неловко.

Адам смотрит на меня и забирает из моей руки смятый лист бумаги. Мы оба кривимся при виде оценки. Я предпринимаю слабую попытку забрать эссе, но Адам читает на ходу – не лучшая затея, он и без того часто спотыкается.