Есть только она.

Она стоит одна, только она и свет, в этой клетчатой школьной юбке, из-за которой ее ноги выглядят так, будто они путешествуют на многие мили.

Я тихонько проскальзываю на одно из задних сидений, откидываюсь назад и вытаскиваю из-за уха только что скрученный косяк. Я использую спичку, чтобы зажечь ее, убедившись, что мои движения не беспокоят эту маленькую актрису.

— Гах, я почти забыла, какой ты сильный, Джон Проктор! — уверенно говорит она, ее глаза широко раскрыты и мечтательны, как у влюбленной женщины.

Назвать ее хорошей актрисой было бы преуменьшением, потому что я думал, что Сэйдж Донахью не может выглядеть настолько непринужденно.

Она делает паузу, пока ее воображаемый партнер по фильму произносит свою фразу, прежде чем ее тело смещается, и она продолжает.

— Ох, она просто как-то сглупила, — хихикает она. Буквально, черт возьми, хихикает.

Дым скатывается с моих губ, когда я смотрю, как она движется по сцене. Позолота, как будто она была лебедем, рожденным на воде.

Изящная, спокойная.

Это почти заставляет меня забыть, что она сказала в последний раз, когда мы разговаривали, или как я был близок к тому, чтобы показать ей, каково это на самом деле — разозлить меня.

— О, шикарно, — она машет рукой, приближаясь к мужчине, с которым, как я полагаю, разговаривает. Злость в ее языке тела заставляет меня ухмыляться. — Мы танцевали прошлой ночью в лесу, и мой дядя прыгнул на нас. Она испугалась, вот и все.

Она бормочет следующие несколько строк, как свою, так и своего напарника, расхаживая взад и вперед в свете прожекторов, как будто что-то растет внутри нее.

Я не из тех, кто интересуется вещами, которые меня не волнуют, но что-то в том, насколько реальной она там выглядит, меня чертовски бесит.

— Она очерняет мое имя в деревне! — она произносит слова так, как будто поклялась. — Она лжет обо мне! Она холодная, сопливая женщина, а ты… — она нахмурила брови, печаль подкралась к горлу. — Ты склоняешься перед ней!

Я ненавижу театр, и думаю, что был в нем, может быть, дважды, но мало что могло бы сдвинуть меня с этого места.

Она агрессивно качает головой, как будто ее напарник сказал что-то, чего она не могла вынести. Я наклоняюсь вперед на своем сиденье, щурясь, когда вижу слезы, блестящие на ее бледном лице.

— Я ищу Джона Проктора, который пробудил меня ото сна и вложил знание в мое сердце! Я никогда не знала, что такое притворство Салема, я никогда не знала уроков лжи, которые мне преподали все эти христианские женщины и их мужчины, заключившие завет! — выплевывает она, ее голос шипит от эмоций, как у женщины, испытывающей боль.

— Ты любил меня, Джон Проктор, — она подходит ближе к авансцене, умоляя взглядом, даже не говоря ни слова. — И какой бы это ни был грех, ты все еще любишь меня!

Я вдыхаю, дым пытается вызвать кашель, но я сдерживаю его, прижимая косяк к губам и поднимая руки.

— Браво! — я кричу, медленно хлопая в ладоши, эхом разнося звук по комнате, которая в остальном наполнена тишиной. — Какое выступление!

Она замирает, застигнутая врасплох тем, что она не королева пчел, единственным человеком, которым она не может командовать.

Я вскакиваю с сиденья и тяжелыми шагами иду по проходу к передней части сцены.

— Что это было? — я упираюсь руками в сцену, подпрыгивая так, что стою в тени, а она продолжает пялиться на меня из прожектора. — Ромео и Джульетта?

Ей нужно время, чтобы понять, что происходит. Ранимая девушка, которая, казалось, наслаждалась этой сценой, отступает, и появляется ее защитник. Мы все становимся чем-то страшным, чтобы защитить себя и тех, кого любим.

Я вижу ее маску. И я устал от того, что она держит ее, когда рядом со мной.

Я хочу видеть уродливую боль. Тайные шрамы, которые она скрывает, монстры, пожирающие ее плоть. Они настоящие, а жизнь слишком коротка, чтобы сосредотачиваться на подделке.

— Что ты здесь делаешь, Рук? — спрашивает она, складывая страницы книги в руке, пока они не прилегают плотно к друг другу, и размахивая ими, чтобы смахнуть с себя дым. — Здесь нельзя курить! Это чертовски пожароопасно.

— Давай будем честными, Сэйдж. Я пожароопасен, — шучу я, но получается не так, как я хочу.

Суровая публика.

— Давай притворимся, что ты меня здесь не видел, — бормочет она, заправляя прядь волос за ухо, собираясь уйти.

— Ах, ах, ах, — начинаю я. — Не так быстро. Что ты делала? — мое тело блокирует ее, не давая ей спуститься по ступенькам.

— Делала операцию на открытом сердце, — невозмутимо отвечает она. — На что это похоже, идиот?

Я цокаю языком, делая еще один глубокий вдох травки, прежде чем положить вишенку на джинсы.

— Я бы не принял тебя за театрального фаната.

— Не называй меня так, — шипит она, указывая на меня своими темно-красными ногтями. — Если ты кому-нибудь расскажешь о том, что видел, ты пожалеешь об этом, поджигатель.

Тестостерон наполняет меня. Задача, которую она бросает, слишком сложна, чтобы с ней справиться. Она угрожает мне? Думает, что может сделать со мной то, что делает со всеми остальными? Угрожать мне?

Видимо, она так и не узнала, с кем здесь работает.

— Ага? Что ты собираешься с этим делать, ЛТ?

ЛТ. Мне это нравится. Любитель тетра. Это похоже на маленький секрет поверх секрета, который я мог бы повесить над ее головой.

Она делает паузу, пытаясь сообразить, что она могла бы сказать такого, что напугало бы кого-то вроде меня и заставило бы замолчать. Мне нравится наблюдать, как она борется за что-то, что-нибудь, что можно использовать против меня в этой ситуации.

— Это и проблема. У тебя на меня ничего нет. У тебя нет ни слухов, ни секретов, ничего, что ты можешь рассказать обо мне. И это твоя единственная сила в этом месте. Без этого у тебя нет абсолютно ничего.

Все это правда.

Как напугать парня без страха?

Я забрал ее единственный козырь. Так она держит людей на расстоянии вытянутой руки, потому что имеет над ними власть. Никто ничего не знает о Сэйдж, кроме того, что она хочет, чтобы знали.

Теперь она попалась в мою паутину.

— Рук, послушай…

— О,