— Информация к размышлению, — сказал Влад, открывая контейнер и извлекая лазерные диски, аудиокассеты и бумаги.

— Поглядим. Покумекаем, — кивнул Гермес — сухощавый мужчина, давным-давно разменявший полтинник. — А ты здесь отдохни, Влад. Расслабься от трудов праведных…

— Обязательно, — безрадостно ответил Русич.

— Массажисток предоставить не могу. А вот записи Шуберта и Глинки имеются.

— Вот спасибо…

Это надолго. Влад знал, что теперь сутки или двое не вылезет отсюда. Гермес будет тщательно знакомиться со всеми материалами, а Русич будет давать пояснения. Тут же под рукой шеф аналитической группы.

Влад вздохнул. Ему страшно хотелось домой, к семье. Но его желаний никто не спрашивал.

Ему отвели просторную комнату. Там он провалялся несколько часов на диване, щелкая пультом телевизора, перескакивая с безрадостных новостей о падениях вертолетов, терактах и новых политических инициативах Европарламента на американские боевики, где горели машины и герои стучали с треском друг другу по мордам. Грязь, боль, дерьмо — в общем, норма.

Влад отключил телевизор. Врубил музыкальный центр. Подборка дисков была по вкусу Гермеса — сплошь классика. Зазвучала божественными аккордами опера Вагнера «Гибель Богов». Эта музыка будто вышибала человеческий дух из тесных оков обыденности, возносила его к божественным вершинам, открывала взор на суть вещей. Да, «Полет Валькирий» стоило бы сделать гимном Организации…

Насладиться до конца высоким искусством Владу не дали. Затренькал внутренний телефон.

— Подойди ко мне, — послышался в трубке голос Гермеса. — Тут кое-что интересное…

Влад спустился в подвал, где в защищенном от всех видов прослушивания помещении Гермес ознакамливался с материалами.

— Не упускай ничего, — произнес он, включая видеомагнитофон.

На экране появился Рамазан Даудов, из которого Эскулап выжимал все самые позорные факты его мерзкой биографии.

«— Отработали заказ… Взорвали лабораторию. Вместе с людьми.

— Дальше.

— Цель была — лаборатория, оборудование. Персонал.

— Чем дело кончилось?

— Мы выполнили заказ. Там был список людей, которых надо ликвидировать обязательно.

— Кто заказчик?

— Платили хорошо… Какой-то Виктор.

— Кто такой Виктор?

— Странный тип… Не из уголовников. Не из идейных…

— Как выглядит? — Голос у Эскулапа был вкрадчивый.

— В шляпе… Серый какой-то. Средний рост. Среднее телосложение. Весь какой-то средний. Я не помню его лица. — Допрашиваемый запнулся. И с отчаянием воскликнул. — Я не могу вспомнить его лица. Не могу. Не могу…

— Спокойно. Тут тихо и безопасно. — Голос у Эскулапа стал как у проповедника, агитирующего туземца принять христианство. — Все нормально. Тут все относятся к тебе хорошо. Тут ничего не угрожает.

— Не поверишь, я его боялся… Я, который никого никогда не боялся!»

Последний разговор. На экране появился Казак.

— Расстрела для тебя мало, но все, что можем…

В тот момент Рамазан не выдержал.

— Служить буду, — заголосил он. — Верным псом буду! Жить хочу!

Он окончательно утратил свое лицо. Произошло то, что он, презиравший смерть, еще несколько часов и помыслить себе не мог.

— Дохлым псом ты будешь. — Казак ткнул его стволом пистолета в лоб. Погладил пальцем спусковой крючок. И убрал пистолет. Хотя и очень хотел пустить в лоб этому существу пулю.

Гермес выключил видеомагнитофон и покачал головой.

— Мне кажется, у Казака слишком много личного, — покачал он головой. — Это мешает работе.

— Иногда мешает. Иногда помогает, — сказал Влад. — У Казака немало накопилось счетов к этим подонкам. В Наурской боевики вырезали семью его брата, терского казачьего Казака… Труп возили по селу, привязав к трактору…

— Ладно, десантник, — отмахнулся Гермес. — Ты понял, о чем говорил Даудов?

— Он исполнил заказ на взрыв какой-то лаборатории. Скорее всего, это Ищенко.

— Правильно. Неожиданно пересеклись разработки «Зеленая книга» и «Полынь».

— Виктор…

— На имя не обращай внимания. Серая шляпа. Невзрачный тип. Человек без лица… Кто это, Влад?

— «Вервольф»!

— Точно. Он. Оборотень…

— И что теперь?

— Пока ничего. Отдыхай. Ты заслужил…

По ласковому тону Гермеса Влад понял, что отдохнуть ему не дадут.

* * *

Панин не умел ездить на метро. Это было для него пыткой. Особенно в час пик. Особенно сегодня. Состояние у него было нервозное. Не хватало воздуха, и от этого сердце тревожно сжималось, а потом колотило молотом. На душе лежала холодная лягушка. Галустян… Как все неожиданно, глупо… Смерть всегда приходит неожиданно… Но Галустян — жизнелюб, с искрометным чувством юмора, душа любой компании, наглотался таблеток… Почему? На финишной прямой, когда им предстояло порвать ленточку и взять приз. Может быть, просто сошел с ума? Не выдержал обрушившегося счастья? Или давно точила его проклятая ржа, разъедала нервы все годы, тянувшиеся беспросветно, без какого-либо намека не лучшее будущее. Все было посвящено изнурительной работе, в которой он забывался, как алкоголик забывается в вине? Неясно все… И жутко…

Панин с трудом влез в поезд на «Савеловской». Самая неудобная линия метро — серая. Поезда ходят редко, битком набитые. И народ тут какой-то остервенело злой. Эта серая кишка засасывает работяг, люмпенов, молодежь из лимитских спальных районов. Он жил на «Алтушке» — есть такой «Гарлем» в Москве, гавань детей разных народов…

Стиснутый телами, Панин завис, вцепившись в поручень. В левый бок ему впечатывался острый локоть. На спину мягко давила объемистая женская грудь. В стороне кто-то сдавленно матерился. Девица рядом тщетно пыталась раскрыть покетбук серии «Страстная любовь». Математик ощущал себя в этой толчее одиноким и беззащитным.

Сорокапятилетний интеллигент, не умеющий в жизни ничего, кроме как решать дифференциальные уравнения, выстраивать модели, обсчитывать линейные и нелинейные процессы… В России сегодня на фиг не нужны нелинейные процессы. И России на фиг не нужен доктор математических наук Панин… Галустяна приводила в бешенство такая постановка вопроса. Он хотел изменить положение вещей. Галустян, Галустян, где теперь твоя мятущаяся душа?.. И вдруг какой-то бесенок, живущий в каждом человеке, тихонько подсунул Панину подленькую мыслишку. Уже все на мази. Время стричь купоны. Деньги. Огромные деньги. И одним компаньоном стало меньше.

«Дмитровская». Народ вынесло из вагона, как пробку. И новых пассажиров забило обратно, как поршнем… Сердце все сильнее ухало в груди Панина. Тягостное томление стискивало, и настроение опустилось ниже ватерлинии. Сегодня в метро было особенно тяжело и тоскливо… Теперь слева была плоскогрудая тетка. Сзади дышал луком кавказец. А справа притерся серый невзрачный тип, таких вообще в жизни не заметишь. Тип локтем давил ему в бок.