на диване, смотрел на нас, как-то особенно по-доброму смеялся, а записывающий магнитофон безостановочно работал. Записи эти сделаны мной с магнитной ленты, поэтому, сохранив весь рассказ Сергея Петровича, мне пришлось в то же время многое править и редактировать, это было вынужденно.

Понимаю, что в написанном много внимания уделено военным действиям, но сократить не имела права.

С. П. Мамонтов.

Из архива В. В. Быкова.

Д. С. О доверии ощущениям. Рассказ

Знамение…

Или сон нехороший просто.

Кто-то скрыл, как шарик в напёрсток,

значение…

Предчувствие…

Тревоги, как воды сточные,

о которых и думать, в общем-то,

кощунственно.

Суеверия…

Ощущения вне понимания,

и будто бы нет осязанию

доверия.

Пробуждение…

Как всегда пограничное таинство,

и при этом, конечно, случаются

наваждения…

Оторвав голову от мокрой подушки, я несколько секунд напряжённо вглядывался в темноту помещения, постоянно моргая, стараясь сориентироваться в навалившейся реальности.

Осознав же, что всё в порядке, а на соседней кровати мирно посапывает Гена, я всунул ноги в тапочки и, накинув «флиску», аккуратно выскользнул на улицу…

Раннее-раннее утро. Тишина и полнейшая статика… И только еле слышное урчание кондиционеров…

Присев на скамейку, я закурил и медленно пробежался взглядом по незатейливому «ханкалинскому» пейзажу.

Квадрат однотипных вагончиков — обшарпанные двери, окна с москитными сетками, бетонные дорожки, зелёная трава и ярко-красные розы на газоне посреди всего этого светло-голубого уныния…

Сердце потихоньку приходило к нужному ритму, и я постепенно начал успокаиваться, хотя отголоски недавнего страха надёжно ощущались где-то в глубине моего мозга…

Я даже не мог вспомнить этот сон или его обрывки, но общие впечатления говорили о том, что он был очень паскудный, и благодаря ему остался осязаемый шлейф необъяснимой тревоги.

Когда я ехал на Кавказ, мне говорили: никому не верь… Одной дорогой два раза не ходи… Слушай свой внутренний голос. Да. Я ехал в неизвестность, лишь отдалённо понимая суть происходящих здесь событий. Но внутри была и вера, что ничего страшного со мною произойти не может.

Короче, сам себе я казался очень спокойным тут. Мне ставили задачи, и я их выполнял. Потому что я человек военный и так надо… Это наш солёный хлеб. Здесь и сейчас.

И вчера на совещании у начальника отдела у меня ничего не ёкнуло, когда он мне объявил: «Утром поедете в Ингушетию с „показчиком“, проведёте видеоразведку по местам, которые он укажет. С тобою в сопровождении будут „тяжёлые“, в 6–30 встречаетесь и выезжаете».

Обычные дела.

Ингушетия, конечно, не лучшее место для поездок, тем более на двух тонированных машинах да по безлюдным улицам пригородов Назрани, но это всего лишь информация к размышлению. Значит в 6–30.

С вечера я размеренно собирался. Проверял автоматные рожки, патроны, собрал «разгрузку», приладил в поясной чехол гранаты и даже почистил «ПМ». С утра останется только одеться и выйти к машине. С умыванием минут 15. Соответственно, будильник на 6–05, и будет время на кружку кофе.

С такими мыслями я заканчивал очередной «день сурка» полугодичной командировки.

А теперь этот сон, не раньше — не позже. И вот оно это утро. И до выезда уже меньше двух часов.

«Мда-а-а.

Предчувствие?.. Неужели вот он, этот момент?.. Провидение?.. Предупреждение свыше?..

Не знаю. Ох, не готов ответить.

Во мне появилась железобетонная уверенность, что я никуда сегодня с базы не поеду.

Какая Ингушетия?.. Какой показчик?.. Нет уж, избавьте, будьте любезны».

Я мысленно видел себя звонящим командиру и говорящим ему, что у меня болит живот и, возможно, это приступ аппендицита, да мало ли что я мог ему наговорить в таком состоянии. Уж с фантазией у меня всегда всё было в порядке.

Однако окончательно проснувшись, я начал соображать, что в порядке далеко не всё, особенно совесть…

Ситуация проста, как выстрел… Даже если командир и поверит в мою историю, то, один бес, кто-то поедет из моего отделения, потому как всё спланировано и ваши «откорячки» абсолютно никому не интересны.

И этот кто-то встанет и поедет, побрюзжит, конечно, для порядка, но поедет, а что будет потом…

По моей логике, если сегодня мне уготованы какие-то абсолютно неприятные сюрпризы, то они будут совершенно определённо переадресованы моему товарищу. А, не дай Бог, если… Но о таких вещах стараются не говорить, конечно…

Ещё минут через десять я поднялся со скамьи.

Некоторым усилием воли я выровнял свои мысли, а были они о том, что у каждого своя дорога, свои надежды и оправдания, но не стоит пытаться кого-то сегодня впихнуть в мою колею. Особенно в этот тихий и, судя по всему, солнечный октябрьский день.

«Пресвятая Богородице, спаси нас!»

В 6–25 я стоял на стоянке. Собранный морально и материально и, по-моему, готовый ко всему. «Показчик» заметно нервничал и, как обычно, жаловался на свою память. Улыбчивые ребята из спецназа, прижав его своими плечами с двух сторон на заднем сиденье «десятки», буднично проинструктировали всех на случай непредвиденных ситуаций, и мы двинулись навстречу неведомому.

Более спокойной поездки по этим неспокойным местам я вряд ли припомню. Всё прошло без каких-либо затруднений и препятствий, словно «зелёный светофор» в этот день вообще не переключался.

Вечером, ступая по бетонным плитам в сторону своего вагончика, я про себя уже прокручивал будничный доклад о проделанной работе. А вот где-то в душе я немного радовался за себя, понимая, что это испытание я прошёл и сам с собою остался честен, слава Богу…

У той самой скамейки стоял весёлый гам. Сигаретный дым, вылетая из тени, растворялся в остывающем воздухе. А мне навстречу по-дружески улыбались прищуренные глаза тех, кого этим ранним утром я не решился будить.

Стихи о России и о войне

Александр Пушкин

Бородинская годовщина

Великий день Бородина

Мы братской тризной поминая,

Твердили: «Шли же племена,

Бедой России угрожая;

Не вся ль Европа тут была?

А чья звезда её вела!..

Но стали ж мы пятою твёрдой

И грудью приняли напор

Племён, послушных воле гордой,

И равен был неравный спор.

И что ж? свой бедственный побег,

Кичась, они забыли ныне;

Забыли русский штык и снег,

Погребший