— Как можно, — спросил Газональ, с презрением оглядывая мебель соседней гостиной, дверь которой его сообщники оставили полуоткрытой, и в то же время мысленно подсчитывая стоимость обстановки столовой, — как можно держать такую женщину, как вы, в этой собачьей конуре?

— Ах! Что поделаешь! Массоль небогат, я жду, пока он станет министром...

— Счастливец! — воскликнул Газональ, вздохнув так, как вздыхают влюбленные провинциалы.

«Отлично! — подумала актриса. — Я заново обставлю квартиру и смогу тогда соперничать с Карабиной».

— Дитя мое, — сказал Леон, возвратясь в столовую, — стало быть, вы приедете сегодня вечером к Карабине? Будут ужинать, играть в ландскнехт.

— А вы там будете, сударь? — с милым простодушием спросила Женни Кадин у Газоналя.

— Да, сударыня, — ответил провинциал, ошеломленный столь быстрым успехом

— Но там будет и Массоль, — предостерегающе сказал Бисиу.

— Что ж из этого? — возразила Женни. — Идемте, мои драгоценные, мне пора в театр.

Газональ предложил Женни руку и довел ее до наемной кареты, ожидавшей у подъезда; на прощанье он так страстно сжал ей пальцы, что актриса воскликнула, тряся рукой:

— Осторожно! Запасных у меня нет!

Усевшись в коляску, Газональ порывисто обнял Бисиу и завопил:

— Клюнуло! Ну и злодей же вы!

— Женщины тоже так считают, — ответил Бисиу.

В половине двенадцатого, после театра, фиакр доставил друзей к Серафиме Синé, более известной под именем Карабины. Это было одно из тех боевых прозвищ, которые знаменитые лоретки придумывают сами или получают от своих приятелей. Возможно, оно объяснялось тем, что Карабина, наметив жертву, била без промаха.

Когда известный банкир дю Тийе, депутат левого центра, стал почти неразлучен с Карабиной, она поселилась в прелестном особнячке на улице Сен-Жорж. В Париже встречаются дома, словно предназначенные для жильцов определенного пошиба: в этом доме обитали уже, одна за другой, семь куртизанок. В 1827 году некий биржевой маклер снял его для Сюзанны дю Валь-Нобль, ставшей впоследствии г-жой Гайар. Ее сменила знаменитая Эстер, из-за которой барон Нусинген совершил единственный раз в жизни немало безумств. Позднее там блистали сначала Флорина, а затем та, которую в шутку называли «покойная госпожа Шонц». Наконец дю Тийе, которому наскучила жена, купил этот небольшой, построенный в современном вкусе особняк для блестящей Карабины, чей живой ум, лихие манеры, дерзкий разврат составляли противовес однообразию семейной жизни дю Тийе, его финансовым и политическим заботам. Бывали дю Тийе и Карабина дома или нет, стол все равно каждый день накрывался, притом роскошнейшим образом, на десять приборов. Здесь обедали художники, писатели, журналисты, завсегдатаи дома; по вечерам здесь играли в карты. Не один член обеих палат приходил сюда в поисках того, что в Париже покупается на вес золота, — удовольствия. Кометы парижского небосвода, эксцентричные женщины, которых так трудно распределить по категориям, ослепляли в этом салоне взоры великолепием своих нарядов. Здесь блистали остроумием, ибо здесь можно было говорить обо всем и договаривать все до конца. Карабина, соперница не менее знаменитой Малаги, была наконец признана преемницей салона Флорины, ставшей г-жой Натан, салона Туллии, ставшей г-жой дю Брюэль, и салона г-жи Шонц, ставшей женой председателя суда дю Ронсере.

Войдя в салон, Газональ произнес лишь несколько слов, выражавших суждение столь же верное, сколь и легитимистское: «Здесь красивее, чем в Тюильри». Шелк, бархат, парча, позолота, развешанные и расставленные повсюду предметы искусства так поразили провинциала, что он не заметил Женни Кадин в ослепительном туалете. Заслоненная Карабиной, с которой она беседовала, актриса наблюдала за южанином с первой минуты его появления.

— Дорогая, — сказал Леон Карабине, — этот господин мой двоюродный брат, фабрикант, он свалился на меня сегодня утром прямо с Пиренейского хребта; он в Париже как в лесу, ему нужна поддержка Массоля в тяжбе, решающейся в Государственном совете. Вот мы и позволили себе привезти к вам господина Газоналя на ужин, но просим вас не сводить его с ума...

— Как вам будет угодно, сударь; вино нынче дорого, — сказала Карабина, смерив Газоналя взглядом и не найдя в нем ничего примечательного.

Газональ, пораженный туалетами, ярким освещением, позолотой, жужжаньем голосов, которые, как ему казалось, говорили о нем, с трудом пролепетал:

— Сударыня... сударыня... вы так добры.

— Что выделывают на вашей фабрике? — спросила, улыбаясь, хозяйка дома.

— Кружева. Предложите ей гипюр! — шепнул Бисиу на ухо Газоналю.

— Ги... ги... ги...

— Гири! Ну, знаешь, Кадин! Гири! Ты просчиталась, крошка.

— Гипюр! — выговорил наконец Газональ, смекнув, что ужин придется оплатить. — Я сочту за величайшее удовольствие предложить вам платье... шарф... мантилью с моей фабрики.

— О! Целых три подарка! Ну что ж! Вы любезнее, чем можно было предположить, — сказала Карабина.

«Париж завладел мною», — сказал себе Газональ, заметив Женни Кадин и приветствуя ее.

— А я что получу? — спросила его актриса.

— Но... все мое состояние, — ответил Газональ, решив, что пообещать все — значит не дать ничего.

Вошли Массоль, Клод Виньон, дю Тийе, Максим де Трай, Нусинген, дю Брюэль, Малага, супруги Гайар, Вовине — целая толпа гостей.

Обстоятельно поговорив с фабрикантом о его тяжбе, Массоль, ничего не обещая, сказал ему, что заключение еще не составлено, но что граждане всегда могут положиться на обширные знания и независимость членов Государственного совета. Придя в отчаяние от этого холодного и надменного ответа, Газональ счел необходимым обольстить очаровательную Женни Кадин, в которую уже успел без памяти влюбиться. Леон де Лора и Бисиу отдали свою жертву во власть самой проказливой из женщин этого странного общества, ибо Женни Кадин — единственная соперница знаменитой Дежазе. За столом, где Газоналя привело в восхищение чеканное серебро работы Фроман-Мериса, современного Бенвенуто Челлини[12], причем все, что подавалось, стоило не многим дешевле того, в чем это подавалось, — оба шутника постарались сесть подальше от южанина; но они исподтишка следили за успехом лукавой актрисы, которая, соблазнясь необдуманным обещанием Газоналя обновить ее обстановку, задалась целью увезти его к себе. Агнец Иоанна Крестителя — и тот вряд ли следовал за ним более покорно, чем Газональ за этой сиреной.

Три дня спустя Леон и Бисиу, не видевшие Газоналя с того вечера, разыскали его часа в два пополудни в меблированных комнатах.

— Ну вот, кузен! Государственный совет вынес решение в твою пользу.

— Увы! Это теперь ни к чему, кузен, — ответил Газональ, уныло взглянув на своих друзей. — Я стал республиканцем...