Алиенора протанцевала несколько па, поворачиваясь и кружась. Людовика не обучили этому искусству, в отличие от нее. Вынужденный все-таки иногда танцевать, он исполнял каждое движение точно, но на негнущихся ногах, не считая это развлечением и не понимая, почему другие так считают.

Петронилла принесла с собою мяч, и молодые женщины начали перебрасывать его друг другу. Алиенора подтянула платье под поясом. Ощущение духоты отступило во время веселой игры, и она получала истинное удовольствие, бегая босыми ногами по холодной сырой траве. Подол платья впитал росу и хлестал ее по голым лодыжкам. Она подпрыгнула, поймала мяч и с хохотом перебросила Гизеле, которую определили в ее свиту.

Предостерегающий окрик Флореты и хлопки в ладоши заставили Алиенору прекратить игру и оглянуться. По одной из дорожек к ним приближались какие-то люди в церковном облачении, с табуретками и подушками в руках. Возглавлял их изможденного вида монах, он говорил на ходу громким голосом:

– Ибо что есть большее неверие, как нежелание принять на веру то, чего не способен постичь разум? Вы, быть может, захотите возразить словами одного мудреца, который заявил: тот, кто быстр на веру, легок в своих мыслях… – Он умолк и удивленно посмотрел на женщин, не скрывая раздражения.

Алиенора напряглась. Перед ней стоял великий Бернар Клервоский – священник, интеллектуал, аскет и наставник. Его чтили за святость, а еще он был человеком строгих принципов, непоколебимым противником любого, несогласного с его точкой зрения на Бога и церковь. Четыре года назад священник спорил с ее отцом по поводу папской политики, и она еще тогда поняла, каким упрямым может быть этот священник. Что он сейчас делал в саду, она не знала, а он, видимо, думал то же самое про нее. Она вдруг устыдилась, что ее туфли и чулки лежат на краю фонтана, а ее саму застали в таком неприглядном виде.

Алиенора слегка присела в реверансе, и монах ответил едва заметным кивком, сверля ее осуждающим взглядом темных глаз.

– Мадам, король сказал мне, что сады в полном моем распоряжении сегодня утром и я могу подискутировать здесь с учениками.

– Король не поставил меня в известность, но, разумеется, святой отец, располагайтесь, как пожелаете, – ответила Алиенора и добавила с ноткой вызова: – Быть может, и нам можно посидеть и послушать немного?

Священник поджал губы:

– Если вы действительно желаете учиться, дочь моя, то я готов обучать, хотя, чтобы услышать слово Божье, для начала нужно вынуть затычки из ушей.

Он опустился на траву, чопорный, как старая вдова, а его ученики расселись вокруг, делая вид, что не обращают внимания на женщин, хотя сами украдкой бросали на них возмущенные взгляды.

Аббат Клерво поправил складки сутаны, опустил одну костлявую руку на колено, а другую, в которой держал учительскую указку, поднял вверх.

– Итак, – начал он, – я говорил с вами ранее о вере, и мы вернемся к этому вопросу через минуту, но я вдруг вспомнил об одном письме с советами относительно земных удовольствий. Я адресую его некой весьма благочестивой деве. – Он бросил взгляд на Алиенору и ее дам. – Правду говорят, что шелк и пурпур, румяна и краска обладают своей красотой. Все, чем вы украшаете тело, обладает свойственным ему очарованием, но стоит скинуть одежду, удалить краску, и с ней исчезает и красота. Она не остается с греховной плотью. Я советую вам не подражать тем людям с дурными наклонностями, которые стремятся к внешней красоте, не имея ее в своей душе. Они украшают себя по моде, чтобы казаться красивыми в глазах глупцов. Недостойно создавать привлекательность из шкур животных и переработанных червей. Разве могут драгоценности королевы сравниться с румянцем скромности на щеках истинной девы? – Он так и впился взглядом в Алиенору. – Я вижу светских женщин, обремененных, а вовсе не украшенных золотом и серебром. Они ходят в платьях с длинным шлейфом, волочащимся по пыли. Но будьте уверены, этим жеманным дщерям Белиала будет нечем прикрыть свои души, когда наступит их смертный час, если только они не раскаются в том, что творят!

Гнев и унижение опалили сердце Алиеноры. Как смеет этот ходячий труп ее оскорблять?! Его намеки и презрение даже не были хотя бы слегка завуалированы. Он устроил ей судилище и вынес приговор, толком не зная ее. В свое время отец вынужденно отступил под натиском Бернара. Ей хотелось гордо постоять за Аквитанию и показать ему свою отвагу, но она поняла, что это бессмысленно, – в любом споре последнее слово будет за ним. Собрав своих дам, Алиенора удалилась из сада.

– Ужасный старикашка! – Петрониллу передернуло. – А кто такая «дщерь Белиала»?

Алиенора скривила губы:

– Нечестивая женщина, как утверждает Библия. Хотя достопочтенный аббат всех женщин считает таковыми, если только они не ходят в грубых обносках и не просят на коленях о прощении за грех родиться женщиной. Он берется судить всех, а ведь он не Господь Бог и даже не Его наместник.

Дух бунтарства в ней только окреп. Она будет одеваться, как сочтет нужным, потому что наряды и внешность – часть женского оружия в этом мире, хочет того Бернар Клервоский или нет. Душе не лучше и не хуже от того, что надето на ее плотскую оболочку.

Когда они вернулись в башню, то встретили Аделаиду, которая явно знала о пребывании Бернара в саду, поскольку как раз в эту минуту посылала камердинера за угощением для гостей. Глаза ее расширились от ужаса, когда она рассмотрела, в каком виде вернулись молодые дамы.

– Босые ноги?! – охнула вдовствующая королева. – Что это такое?! Вы же не крестьянки! Какой позор!

– О нет, госпожа матушка, – с невинным видом отвечала Алиенора. – Достопочтенный аббат совершенно ясно выразился, что нам всем следует одеваться как крестьянкам и практиковать смирение.

– Так это аббат Бернар заставил вас так сделать? – Брови Аделаиды поползли вверх и исчезли под головным убором.

– Он дал нам понять, чего от нас ожидают, – пояснила Алиенора и, присев в глубоком реверансе, начала подниматься по ступеням к себе в спальню, демонстрируя под поднятыми юбками голые ступни и лодыжки.

Аделаида за ее спиной закудахтала, как старая курица. Петронилла издавала какие-то странные звуки горлом, пытаясь подавить смех, и это оказалось таким заразительным, что остальные дамы присоединились, хотя Констанция прыскала тише всех. К тому времени, когда они дошли до места, все уже были в изнеможении и держались друг за друга. Но среди всеобщего веселья, уморительно хохоча, Алиенора чувствовала, что готова разрыдаться.

С лестницы донеслись смешки, и горло Аделаиды сжалось от злобы и досады на поведение молодых дам, даже ее родной дочери. Какая дерзость расхаживать босыми! Женщина возмутилась от такого неприличия, а в душу закрался страх. Будь она по-прежнему королевой Франции, то не потерпела бы подобного поведения. А так тон теперь задает эта выскочка, глупая девчонка из Аквитании. Она ни на секунду не поверила, что досточтимый аббат Клервоский приказал Алиеноре с ее дамами разуться, – правду ей еще предстоит узнать у Констанции или Гизелы. Что-то придется предпринять. Аделаида потерла виски, чувствуя себя старой, измотанной и одинокой.