зимой, и лошадь пришлось вести в деревню через Волгу по льду. На льду тонкие ноги лошади разъехались в разные стороны, она упала, и оказалось, что у нее разорвалось брюхо. Иван Васильевич пришел в деревню виноватый и несчастный, сказал, что там на льду лежит купленная им лошадь с разорванным животом, живая, но сама с места сдвинуться не может. Бабушка рассказывала: другую лошадь запрягли в сани, поехали и привезли новую покупку Ивана Васильевича в дом на санях. Что с ней делать? Решили лечить, позвали ветеринара, он каким-то образом зашил ей брюхо. Думали, может быть, живот у нее срастется, и тогда можно будет хоть как-то ее использовать. Все-таки за нее были заплачены большие деньги. Но лошадь не могла стоять на ногах – разорванное брюхо расползалось. Ветеринар посоветовал подвесить ее под брюхо на широких ремнях к потолку на дворе – в хозяйственной пристройке к дому. И лошадь всю зиму висела посреди двора на ремнях. При этом ее, разумеется, кормили и поили, и она тут же навесу отправляла свои естественные надобности, и за ней надо было убирать.

Представьте себе, что у вас, например, на даче в сарае висит под потолком живая здоровенная лошадь, раскачивается на ремнях, дышит, издает какие-то звуки, а вам надо ее кормить, поить, за ней убирать (а это, надо полагать, не то, что за кошкой). Представили? Такую картину, я думаю, не во всяком триллере увидишь. А бабушке с семьей пришлось пережить и это. Кстати, лошадь так и не встала на ноги – к весне подохла.

Тем не менее, хозяйство у Екатерины Алексеевны было налажено хорошо. Конечно, ей самой приходилось работать очень много, с раннего утра и до позднего вечера. Но она всей своей жизнью была приучена трудиться, и работа на благо семьи, видимо, приносила ей удовлетворение.

Старшая дочь Ираида была замужем, жила своей семьей. Вторая дочь Антонина, Тоня, выросла и превратилась в юную барышню, умную, старательную и красивую. Родители решили, что пора ей уже перебираться к отцу в Москву, чтобы продолжать учебу, получать профессию. Сын Костя учился в начальной школе в селе Юрьево-Девичье. Младшая Анечка тоже росла, но собираться в школу ей было еще рано.

Кстати, в эти годы, живя в деревне, Екатерина Алексеевна всегда на Рождество и Новый год наряжала в доме праздничную елку для детей. На это следует обратить внимание, поскольку в Москве в этот период времени новогодних елок не ставили. Официальная точка зрения была такой, что елка – это признак буржуазной жизни и вредный пережиток прошлого. Очевидно, предполагалось, что традиция ставить елки на Новый год со временем будет изжита и совсем забыта. Как мы знаем, этого не случилось, новогодняя елка победила и пережила своих политических противников. Но тогда, в 20-е годы, моя будущая бабушка у себя в доме в деревне делала то, что считала нужным, и никого не спрашивала – хорошо это или плохо. Вероятно, рождественская елка для детей была одним из счастливых отголосков ее петербургской жизни.

Вспоминали такой случай. Нарядная новогодняя елка стояла в избе. Старшая дочка Тоня – молодая девушка, собиралась на вечеринку с подружками, наряжалась, вертелась перед зеркалом и случайно уронила елку. Всем, кто был свидетелями этого происшествия, запомнилось, что елка лежала на полу и занимала почти всю комнату – такая она была, оказывается, большая. Электричества в деревне не было, поэтому на елке не было электрических лампочек, стеклянных игрушек, видимо, тоже было очень мало, поэтому ничего не разбилось и никакой трагедии не случилось. Елку подняли и поставили на прежнее место. Вот интересно: если бы елка однажды не упала, возможно, никто бы потом и не вспомнил, что в деревне Трясцино, в доме Смолиных, новогоднюю елку наряжали всегда, даже тогда, когда в столицах это было запрещено. Ну, подумаешь, мать ставила елку на Рождество, чтобы у детей был настоящий праздник, что тут удивительного? А поскольку произошел такой случай, связанный с елкой, его запомнили и впоследствии не раз о нем вспоминали.

Глава 20. ПЕРЕЕЗД В МОСКВУ

Наступил 1929 год. В стране началась коллективизация, образование коллективных хозяйств – колхозов. Деревенским жителям предлагалось отказаться от своих частных хозяйств и объединить свои земли, поля, пастбища, скот и орудия производства в одно общее хозяйство, которое предполагалось обрабатывать совместными усилиями. Результаты труда – зерно, сено, молоко и все другие продукты производства, прежде всего, должны были идти на удовлетворение потребностей города, городских жителей, поскольку в городах гигантским темпами развивалась промышленность, и численность городского населения увеличивалась с каждым днем. В колхозе оставляли лишь небольшую часть произведенной продукции, которую и должны были делить между собой все члены колхоза. Не вступить в колхоз деревенскому жителю практически было нельзя.

Разумеется, для хозяев крупных, благополучных частных хозяйств предложение вступить в колхоз было трагедией. Это означало, что нужно добровольно отдать в общую собственность все, что было нажито собственным тяжким трудом, отказаться от плодов своего труда и согласиться впредь делать всю ту же самую тяжелую работу, но не по своему усмотрению, не на благо своей семьи, а по указанию каких-то начальников. И в результате получать за свой труд лишь малую часть от того, что ты реально заработал.

Кроме того, владельцы тех хозяйств, в которых использовался труд наемных рабочих, легко могли попасть под определение «кулак». В южных областях России, где масштабы частных крестьянских хозяйств были значительно более крупными, чем, например, в Тверской области, зажиточных и непокорных властям «кулаков» вместе с семьями тысячами ссылали в Сибирь. О том, чтобы таким образом был репрессирован кто-нибудь из жителей наших деревень, мне слышать не приходилось. Видимо, все-таки нежаркий климат и суровые природные условия Тверской области никак не позволяли развить крестьянское хозяйство до «кулацких» масштабов.

Тем не менее, «слухом земля полнится». И моя будущая бабушка Екатерина Алексеевна, которой в 1929 году было 37 лет, поняла, что ее образ жизни в деревне, который она в течение многих лет строила своими руками, создавала огромным напряжением своего разума и воли, в скором времени так или иначе будет разрушен. В лучшем случае надо было отдать все свое хозяйство в колхоз и становиться колхозницей. В худшем случае вполне мог бы найтись какой-нибудь «доброжелатель», завистник, который написал бы донос, и семья Смолиных могла оказаться в числе «кулаков». Выход был один – надо было решаться, бросать дом и все остальное, что было нажито в деревне, и всей семьей переезжать в