Я не хотела, чтобы Алисейд увидел меня такой — планировала пересечь стражу в покрытом виде и предстать в звенящем наряде уже перед Тамиром, надеясь на то, что в пылу совершения убийства хассашин и не обратит на меня внимания, а это даст мне время быстро надеть абайю обратно.

Но идиотская случайность решила иначе. А я ведь специально стояла несколько минут у своей закрытой двери, вслушиваясь в звуки снаружи, лишь бы не встретиться с ним!

Так и застываю мраморным изваянием в дверях, почти не дыша, пока глаза цвета корицы ощупывают меня. Где-то в их глубине я замечаю зарождающиеся молнии и ярость — это единственное, что вижу, не в силах даже оценить то, как выглядит сам Алисейд в образе купца. Крылья его носа начинают трепетать от явной неприкрытой злости, а голос, наконец прорезавший повисшее молчание между нами, звучит сипло и обманчиво мягко:

— Это что?..

Я сухо сглатываю, поднимая руку, и прижимаю к себе ткань абайи, чтобы хоть как-то закрыться от его нахального, голодного и слишком обозлённого взора.

— Это мой… танцевальный наряд, — так же хрипло отвечаю я, хоть и намного тише.

Почему рядом с этим мужчиной я чувствую себя в смятении и так странно, будто каждое мое слово или жест — осуждаемое им преступление? Весь мой настрой вести себя с ним сдержанно, холодно, на расстоянии вытянутой руки рассыпается в прах. Кажется, как и его…

— Ты не поедешь туда в таком виде. Я не позволю.

Тон Алисейда непоколебим, и его мерцающие в полумраке глаза встречаются с моими. Невидимые искры между нами, кажется, можно нащупать пальцами.

— Ты прекрасно понимаешь, что я не могу выглядеть иначе… — сердце отбивает неровный ритм, когда я пытаюсь вновь объясниться и оправдаться, кляня свою податливость и легкий страх перед ним. Атмосфера между нами накалена так, будто сейчас произойдет вспышка. — Я ведь собираюсь помочь тебе, Алисейд. В этом нет ничего плохого…

Моё напоминание о благих намерениях звучит, как детский лепет, и он не выдерживает. Сделав шаг ко мне навстречу, отчего я непроизвольно прижимаюсь плечом к косяку двери, Алисейд гневно восклицает:

— Во имя братства, Сурайя! В этом… — он описывает руками в воздухе овал, заключая мой образ в невидимую рамку. — …плохо абсолютно всё! Такой тебя не должен видеть никто, кроме…

На этом слове он замолкает, впиваясь в меня таким взглядом, который жжет каждый миллиметр кожи, как расплавленный воск свечи. Я приоткрываю рот, обдумывая, что он имел в виду, и, прищурившись, оценивающе смотрю в ответ. Проходит несколько секунд паузы, прежде чем чуть окрепшим голосом спрашиваю, вздернув подбородок:

— Кроме?.. Кроме кого, Алисейд?

Ну же.

Давай.

Признайся, что ты жалеешь о сказанном вчера. Что ты не можешь меня отвергнуть, не можешь отпустить. Что твоя борьба с самим собой закончилась не в пользу принципов и догм. Что ты погибаешь в волнах своей ревности, едва представляешь чужие взгляды на мне.

В ушах бойко стучит кровь, когда я, уставившись в мужественное лицо, где на лбу напряженно бьётся тонкая жилка, завороженно жду ответа.

И когда Алисейд озвучивает его, мне кажется на секунду, что на наши плечи обрушиваются небеса, настолько громким кажется звон от полученного горячим шёпотом заявления:

— Кроме меня.

Возведённые за день преграды морали, нарочито вежливое общение, как ни в чем не бывало, да и то, что нам уже пора ехать в сторону дворца — всё в одно мгновение перестаёт иметь значение. Осыпается пеплом, веется по ветру.

Главным остаётся лишь то, как я резко выдыхаю, когда Алисейд порывисто сокращает оставшееся между нами расстояние, срывает тонкую вуаль и захватывает мои губы в плен своих. Наконец-то его ладони не натыкаются на тканевые преграды, а ложатся на мою талию и живот, впиваясь пальцами так сильно, так горячо и так жадно, словно всю жизнь ждали только этого часа. Абайя выпадает из моих рук и тенью летит к нам под ноги, к вуали; я цепляюсь за мощные плечи и совершенно не успеваю за диким темпом нашего поцелуя, который в совокупности с беззастенчивыми касаниями посылает по всему телу неконтролируемый жар. Алисейд отметает в сторону любую нежность, одаривая мои губы властной, почти грубой, но такой жизненно необходимой лаской и укусами, что я таю, просто таю в его объятиях, ощущая себя, как апельсиновое желе. Не способная выстоять на ногах, не способная дышать…

Он ощутимо впечатывает меня в стену, не разрывая горячего союза наших ртов, одной ладонью накрывая мою шею, часть лица; шершавые пальцы надавливают и изучают мою кожу, а мне всё мало этого…

И только крупицы, мельчайшие частицы здравого смысла заставляют в какой-то момент мягко прервать ненасытный поцелуй и с сожалением прошептать в жёсткую линию губ в миллиметре, продолжая соприкасаться своим лбом о мужской:

— Мы так опоздаем, Алисейд…

Кажется, это оказывает нужное действие, хотя он не сразу отстраняется от меня. Наше дыхание не приходит в норму, продолжая обжигать друг друга, и одним небесам известно, каких усилий стоило и мне, и моему разгоряченному хассашино окончательно не наплевать на всё и не толкнуть дверь покоев рядом, чтобы исчезнуть там от всего мира.

— Ты права… — разочарованно шепчет он в ответ и слишком медленно, слишком чувственно проводит пальцем по моим припухшим губам, всё ещё озирая меня чересчур ревнивым взглядом.

Не знаю точно, достигли ли мы какого-то понимания, но, кажется, теперь всё будет иначе.

[1] Махаляб - это специя, готовится из ядрышек косточек вишни махалебки, они бежевого цвета, слегка горьковатые с лёгким запахом.

[2] Никаб - мусульманский женский головной убор, закрывающий лицо, с узкой прорезью для глаз.

[3] Абайя - длинное традиционное арабское женское платье с рукавами; не подпоясывается. Предназначена для ношения в общественных местах.

Алисейд

Это просто уму непостижимо.

И оттого — не менее желанно.

Казалось бы, я ясно дал Сурайе понять, что навряд ли могу быть тем, кого она будет видеть рядом до конца своих дней — да, через очередную внутреннюю борьбу с собой, да, через очередные уговоры и самобичевание, — но тем не менее, я принял решение и считал, что действительно ясно дал понять.

Но кого я пытался этим обмануть?..

Разве что только самого себя, полагая, что слова, сказанные тогда на прощание, поставят между нами точку, ограничение, черту.

Но шейтан — то, как она умудряется своим видом заставить меня моментально отказаться от собственных слов; то, как твёрдо смотрит в ответ, когда один только затягивающий в тёмно-зелёную бездну взгляд выдает полыхающий в ней ко мне огонь; то, как она намерена идти со мной до конца, подвергать себя опасности, быть за моей спиной — всё это делает её похожей на дикую кошку, которая сама желает, чтобы её приручили. Вопреки всем законам природы.