и ее, ту, старую, в Новую, в Нашу»[155]. Однако тогда – как, замечу, и неоднократно впоследствии – контакта Мережковских с православием не произошло[156]: в русских церквах им всегда за богослужением «не хватало света и радости»[157]. Супруги любили посещать храмы во внеслужебное время, равно православные и католические, – в таинственной тишине можно было предаваться вольным созерцаниям. В Париже в 1930-е годы это сделалось ритуалом: по воскресеньям Мережковские приходили в церковь на улице Фонтэн, где почиталась любимая ими Тереза Малая, статуя которой имелась и у них дома. Это было своеобразное благочестие пустого храма…

Д. С-ч гораздо положительнее относился как к принципу сектантства, так и к сектантству русскому. Более того, именно с сектантством была связана его надежда на обновление Церкви. Супруги Мережковские вообще чувствовали глубокую близость к сектантским богоискателям из народа; именно в их среде во время посещения известного места сектантских собраний – озера Светлояр в Нижегородской губернии[158] они нашли поддержку собственным идеям. У Мережковского есть статья «Расколовшийся колокол» (начало 1910-х годов), в которой сектантство уподоблено куску Царь-колокола, отколовшегося при его падении с колокольни Ивана Великого. Как достигнуть духовного единства народа – вернуть сектантов в Церковь, починить колокол? «Вопрос о Боге – вопрос о земле», «Бога безземного не примет народ, также как земли безбожной», утверждает Мережковский, имея в виду не только вечно кровоточащий в России «социальный вопрос», но и намекая на нужду в софийной трансформации религиозного сознания – в ключе идей Достоевского или Ницшева призыва «хранить верность земле». И вот, «только тогда, когда богоискатели интеллигентские вместе с народом поймут, что ни Бог без земли, ни земля без Бога, – тогда сбудется, загорится тот огонь, который спаяет расколовшийся колокол»[159]. Как видно, свое собственное «Главное» вводит в русло сектантского движения. – А в статье 1916 г. «Исполнение Церкви» он открыто призывает к разрыву с православием: «Человечество вышло из Церкви исторической. Надо уйти из нее вместе с ним, чтобы вместе войти в грядущую Церковь – вселенскую». Для этого надлежит предпочесть «священству», т. е. церковной иерархии, «пророчества»[160], – читай – идеи нового религиозного сознания.

И действительно, ИЦ – «евхаристическое» собрание людей, связанных с супругами Мережковскими семейными и дружественными узами[161], – изначально отвергла по-протестантски церковное водительство: в этом сакральном кругу существовало равноправие его членов – все были священниками, или священство отменялось вообще. Также и женщины «священнодействовали» наравне с мужчинами, а с 1908 года и совершали «литургию». «Русский Лютер» (так однажды назвал Мережковского Андрей Белый), впрочем, иногда критиковал западную Реформацию за бескомпромиссный пафос возврата к первохристианским истокам – «как будто Церкви не было». Но он был открытым защитником самого протестантского духа: «Протестантизм сам по себе – великое, вечное религиозное движение, в котором заключается, как и во всякой религии, зерно абсолютной истины»[162]. – Как видно, мысли Мережковских о статусе НЦ по обыкновению двоятся. Это «уютная “мистическая” каморка внутри исторической церкви», которая сразу «и в ней, и над ней»: так понял, со слов 3. Н-ны, идею НЦ П. Н. Милюков[163]. Сама 3. Н. выбрала ради ее уточнения органический образ – новая Церковь должна родиться от прежней, «как дитя рождается от матери»[164]. Как бы ни поясняли Мережковские свой замысел, формальные признаки секты – разрыв с канонической иерархией, отрицание прерогативы рукоположенного епископом священника на совершение таинств, употребление богослужебного чина, разработанного самими учредителями нового культа, – у НЦ налицо.

Почему же НЦ признается мною за секту крайне левую (как сказано выше), – если все же христианскую, то весьма либеральную? Дело в том, что 3. Н., вопреки преданию и даже Писанию, не считала Иисуса Христа за Бога. Бог для нее – Бог неведомый, как и для афинян I в. (ср. Деян. 17, 22 и далее), и она искала «направление» к Нему. «А ко Христу, – признается она подруге, – иду лишь как к Учителю, и он идет со мной <…>, мой Учитель, самый мне близкий, но не Бог, не сам Бог, а звезда [видимо, путеводная. – Н. Б.]к Нему»[165]. Богослужение НЦ – это эклектическое смешение текстов церковных с написанными Д. С-чем и 3. Н-ной, – «новое вино» Третьего Завета учредители НЦ неосторожно влили в старые мехи православных чинопоследований – вечерни, утрени, литургии. И вот, в текстах самих Мережковских педалируется именно человечность Христа. Конечно, там признается Его воскресение, – главное, ожидается Его пришествие как Жениха церковного, – но вот именуется Он, как и в письме Гиппиус к Венгеровой, «Учителем жизни», «братом нашим по плоти». «Друг наш, Брат наш, Сын Человеческий!» – исступленно взывают адепты НЦжелая уподобить Господа самим себе. Оттенок древнего арианства отчетливо присутствует в воззрениях тех, кто был воспитан в атмосфере позитивизма…

Хотя Мережковский, в качестве устроителя НЦи остерегался реформаторского возврата к первоистокам, его апокалипсическое христианство повернуто не только к Христу книги «Откровения», но и к Христу Евангелий. Как и в эпоху Реформации, Серебряный век заново, словно не было многих веков церковной истории, обратился к Священному Писанию: философами предлагалась новая интерпретация священных текстов – Писание модернизировалось и даже «ницшезировалось». За ключевые слова Евангелия признавались «плоть и кровь» (Мережковские), «земля» (Вяч. Иванов)[166]… Евангельский образ Христа подводили под идеалы нового религиозного сознания: в зависимости от версии последнего, этот образ то умалялся до «Иисуса из Назарета», то обретал космическое величие каббалистического Адама Кадмона. В НЦ императивом отношения к Христу была «влюблённость», которой придавался религиозно-мистический, по сути метафизический статус: именно влюбленностью (а не братской агапической любовью), по замыслу 3. Н-ны, члены НИ, были призваны соединяться друг с другом и с Христом. И сам Мережковский в 1890-е годы, согласно её свидетельству, был «пленён» Иисусом: «Вот это пленение <…> одно и есть настоящая отправная точка по пути к христианству»[167]. Евангельская экзегеза, не прекращавшаяся в сознании Д. С-ча на протяжении всей его жизни, телеологически устремлялась к «Иисусу Неизвестному».

Подобная эротическая мистика в христианстве не нова: ей предавались восторженные католички. «Влюблённость в Христа, как большой свет, заслоняла всё в душе»[168]: ею, в период учреждения НЦ в 1901 г, 3. Н-на объясняла отсутствие у нее самой пристрастий чисто женских. «Нежную любовь ко Христу» она усматривала и у вовлеченного ею в НЦ молодого богослова Антона Карташёва[169]. Однако этот последний лишь внешне, в силу какого-то судьбоносного недоразумения, некоторое время сопутствовал Мережковским в их исканиях, постоянно пребывая при этом на грани разрыва с ними. Человек церковно-православный по своему устроению, в