— До недавней модернизации он был хорош, уверяю вас! — вздохнул он. — Однако, доттор Лафет, я, с вашего позволения, нырну в ванную первым. — Он передернулся, картинно демонстрируя, как ужасно озяб, и скрылся за дверью ванной, бросив напоследок: — Да, не забудьте же позвонить своему другу-лингвисту. Если у него для нас найдутся какие-нибудь сведения, так в добрый час.

Скинув влажную от пота одежду, я облачился в один из гостиничных халатов, по мягкости сравнимых разве что с наждаком. Присев на кровать, чудо какую удобную, что не могло меня не удивить, я отцепил мобильник от пояса джинсов. Он не находит сети.

Я откинулся назад, собираясь растянуться на кровати во всю свою немалую длину, но мои метр девяноста два уперлись в кроватную раму из растрескавшейся клееной фанеры, всю в шипах и занозах.

— О нет… — простонал я.

Смирившись, я встал, присел к маленькому письменному столу, придвинутому к стенке в глубине комнаты, снял трубку телефона, набрал номер Эрнесто Мендеса. Анжелина, его домоправительница, откликнулась после третьего звонка.

— Буэнас ночес, Анжелина, — приветствовал я ее и так же по-испански сообщил, что это Морган… В ответ послышались рыдания.

— Анжелина! — закричал я. — Анжелина! Вы плачете? Что случилось? Анжелина!

Полузадушенным от слез голосом бедная женщина, увязая в тяжеловесной мешанине испанских и английских слов, объяснила. Уж как умела. Ее длинный монолог завершился душераздирающим стоном, и она положила трубку. Не могла больше говорить. Потрясение оказалось слишком сильным.

Да и я со своей стороны застыл на неудобном казенном стуле, будто разбитый параличом, уставясь на телефонную трубку, которую все еще машинально сжимал в руке.

Таким меня и застал Гиацинт, когда вышел из ванной.

— Морган, что это с вами? Вы совсем бледный. Дурные вести? Морган!

Я повернул голову, одурело глянул на него.

— Профессор Мендес… — Собственный голос вдруг показался мне незнакомым, я прокашлялся, но язык все равно заплетался. — Эрнесто Мендес, он…

Мой спутник плюхнулся на одну из кроватей, одинаковых, как близнецы:

— Умер?

— Автомобильная катастрофа, — пояснил я, все еще в шоке. — Прошлой ночью. Он… Полиция говорит, что он потерял управление и его машина врезалась в стену Монмартрского кладбища. Автомобиль… он взорвался.

Гиацинта передернуло.

— Взорвался?

— Это невозможно… Прошло уже больше пятнадцати лет с тех пор, как Эрнесто перестал водить машину. Он был очень болен, наполовину парализован! Ему даже просто сесть за руль было не под силу!

— Взорвался? — снова повторил мой спутник.

— «No queda nada,» — так мне сказала его домоправительница. От него ничего не осталось.

Я сжал ладонями виски, пытаясь прогнать видение охваченной пламенем машины и обугленного тела.

— Автомобиль взорвался? — назойливо твердил Гиацинт. — Врезался в стену? Посреди города, где улицы такие узкие, что даже невозможно развить скорость более шестидесяти километров в час? И так-таки ничего не осталось?

— Плевать я хотел, взорвалась эта чертова колымага или нет! — заорал я, потеряв терпение. — Я же вам говорю: Эрнесто не мог вести машину!

Сохраняя спокойствие, будто и не слышал меня, мой собеседник изрек:

— Возможны только две разновидности водителей, которые, сидя за рулем машины, начиненной взрывчаткой, гонят ее прямиком на препятствие. Это или психи, или мертвецы. Первые так поступают, чтобы вызвать сочувствие, вторые — чтобы избавиться от собственного тела.

Тут до меня дошло, к чему он клонит, и я прилег на кровать — земля уходила из-под ног.

На следующее утро, когда нам подали аппетитный завтрак и мы уселись за стол выстуженного гостиничного ресторана, огромного, как античный цирк, мне показалось, что кофе отдает цикутой.

— Не было ли у него какого-нибудь врага? — предположил Гиацинт. — Хоть кого-нибудь, кто бы мог иметь на него зуб или принять близко к сердцу его едкие замечания?

— Эрнесто никогда за словом в карман не лез, но чтобы возбудить у кого-то желание убить его… Нет, в это я ни на секунду не поверю. Как странно, Этти словно предчувствовал. «Три-четыре часа — что они значат в твоей жизни? А он может умереть уже завтра». Так он сказал, когда мы вышли от Эрнесто.

— Морган, у вас на уме что-то, в чем вы не решаетесь мне признаться. Я это вижу по вашему лицу. Что вас мучает?

Я отставил в сторону кофейную чашку и отпил из горлышка глоток апельсинового сока.

— А вдруг Гелиосу не понравилось, что документы, которые вы мне передали, попали в руки Эрнесто?

— Вы хотите сказать, что он способен устранить единственного человека, который до сей поры мог снабдить нас конкретной положительной информацией и помочь в дальнейших изысканиях? Во-первых, я бы об этом знал. Во-вторых, Гелиос предусмотрителен, он не идиот.

— Кто в курсе наших поисков?

— Теперь, когда ваш друг мертв, нас четверо: Гелиос, ваш брат, вы и я.

— Это все?

— Насколько я знаю, да. Дело, которым мы занимаемся, не более чем заурядные изыскания из числа тех, о которых Гелиос чуть не каждый день запрашивает ваших коллег. Ничего такого, что бы стоило убийства.

— Такой же пустяк, как доспехи Александра Великого? — съязвил я.

— Да что же здесь общего? По сравнению с той вашей миссией у нас с вами сейчас, так сказать, каникулы, мой дорогой.

— Если это такое обычное дело, как вы утверждаете, чего ради Гелиос так на меня давил?

Мой собеседник наклонился ко мне, доверительно понизил голос:

— У каждого из нас свои капризы, Морган. Только Гелиос в отличие от нас с вами их не обуздывает, ведь у него достаточно средств, чтобы исполнять их, как и когда вздумается. — (Я, морщась, допил свой кофе.) — Сожалею о смерти вашего друга, но должен вам напомнить, что мы здесь с вполне определенной целью. Так с чего начнем? У вас есть какая-нибудь идея?

Я пожал плечами. Никакого особенного энтузиазма я не испытывал. Гиацинт налил себе еще чашечку черного кофе, покосился на меня и напомнил:

— Вы же мозг нашей команды.

— Оказавшись в тупике вроде этого, — сказал я кротко, — человек, подобный мне, всегда начинает свои поиски в таком месте, какое показалось бы самым непривлекательным и мерзким человеку, подобному вам…

Гиацинт, успевший было поднести свою чашку ко рту, замер и настороженно уставился на меня.

Хиос, столица острова и его главный порт, — это маленький, но весьма оживленный город, обветшалый и вместе с тем современный, построенный на восточном побережье, обращенном к берегам древней Ионии. Стены Кастро — крепости, что возвышается над старым портом, — замыкают старинный квартал с его деревянными балконами и зарешеченными окнами.