Он старался не напугать этих маленьких девочек-зверюшек историей о близнецах, но вплетал в нее новые драматические события, которые сам придумывал по ходу действия, и они слушали как завороженные.

У малышки в костюме ослика (единственной из подружек Марлен, имени которой он не помнил) на лбу и щеках были нарисованы черным морщины, и она выглядела как пожилая женщина. Что-то в ее широко распахнутых глазах напомнило ему о дочери его пациентки, домой к которой он заходил накануне. Его вновь охватило то же самое ощущение — будто он вторгается в их домашний уют на Виндерне с вестью о смерти. И эта мысль потянула за собой мысль о Мириам: ответить на ее сообщение. Позвонить. Поехать к ней домой. Ему нужно поговорить с ней!

— Вы найдете Кастора и Поллукса, посмотрев на звездное небо, — завершил он рассказ. — Недалеко от эфиопской царицы Кассиопеи.

— А вы знали, что Кассиопея царица? — воскликнула Марлен. — Давайте выйдем на улицу, посмотрим, сможем ли мы найти ее.

Она промчалась через всю комнату и открыла дверь на террасу, а остальные «зверюшки» бросились следом. Аксель тоже пошел туда. К вечеру прояснилось и видно было почти все небо. Он показал им и Близнецов, и Кассиопею.

— Но там же поблизости есть одна звезда, на которую смотреть нельзя.

Он замолчал, все девочки повернулись к нему.

— А что это за звезда? — спросила Наташа.

— Она находится в созвездии Персея и называется Алголь, — сказал он. — Название ей придумали арабы, и оно означает «дух, пожирающий мертвецов».

Девочки хранили молчание, они застыли, вглядываясь в темноту.

— Иногда Алголь бывает яркой и четкой, иногда она едва видна, она все время изменяется. И, собственно говоря… — Аксель понизил голос, — собственно говоря, это мы видим злой глаз Медузы там, наверху. Он нам подмигивает. Но об этом вам лучше бы не слушать…

Раздался дружный хор протестующих голосов, и Марлен пригрозила, что они его побьют, если он не расскажет до конца.

— Ну ладно, — согласился он, тяжело вздохнув. — Придется рассказывать.

И он поведал о сыне бога Персее, которого послали в царство Горгоны, чтобы поймать ужасную Медузу. Он обрисовал это чудовище в мельчайших подробностях: вместо волос у нее на голове извивались ядовитые змеи, а уста изрыгали удушающий серный газ. Самое ужасное он досказал шепотом: глаза у нее были такие страшные, что всякий, заглянувший в них, превращался в камень. Вся стайка костюмированных девочек разом содрогнулась, а маленький меланхоличный ослик, напомнивший ему дочь Сесилии Давидсен, закусил губку и, было видно, едва сдерживается, чтобы не заплакать. Хорошо, что дальше Аксель рассказал, как Персей с помощью зеркала сумел отрубить чудовищу голову и запихнуть ее в мешок. Девочки с облегчением вздохнули.

— На этом история не заканчивается, — признался Аксель, — но конец ее я рассказывать не буду, пощажу вас.

Новая буря протестов, и, якобы против воли, он вынужден был продолжить рассказ о триумфах Персея:

— Этот мешок с головой чудовища он носил с собой повсюду, и каждый раз, встречая своих заклятых врагов, он открывал его. Это было жуткое оружие, потому что всякий, встречавший взгляд Медузы даже после того, как она умерла, превращался в камень. И так это и до сих пор: никому, кто посмотрит в глаза Медузы, не остаться в живых.

Девочки молча переглянулись.

— Персей стал великим героем, и в честь его на небе названо созвездие, — закончил Аксель. — И в своей руке он держит голову Медузы с ее злобным глазом. Но ее я, естественно, не стану вам показывать.

Когда он спустился на кухню, Бия сидела за столом с бокалом красного вина.

— Я заглянула к Марлен, — сказала она, — она все еще не спит.

Аксель широко улыбнулся:

— Наверное, не пришла еще в себя после ухода гостей. Но клянусь, кофе я им не подавал. И даже кока-колу.

Бия посмотрела на него:

— Марлен сказала, что это был самый лучший день рождения в ее жизни. — Она передразнила рассудительные интонации дочери, и Аксель не мог не рассмеяться: — «Если не сказать лучший день в моей жизни».

— К счастью, она говорит это каждый раз, — заметил Аксель и тоже подсел к столу.

Бия налила ему вина.

— Ты всегда так хорошо играешь с ними, у меня так не получается. Ей повезло, Аксель, — о лучшем отце она не могла бы и мечтать.

Он уставился в потолок. Ему вдруг нестерпимо захотелось рассказать ей о Мириам. О том, как он зашел к ней в квартиру, и о том, что он снова собирается туда. В этот момент послышался крик Марлен.

— Сиди-сиди, — сказала Бия и поднялась.

Проходя мимо, она погладила мужа по голове, наклонилась и поцеловала его в ухо.

Время перевалило уже за половину одиннадцатого. Том еще не приходил. Аксель послал ему сообщение, оставшееся без ответа, и вдруг подумал, что этот вечер ему следовало бы провести вместе с сыном. Пригласить его в кино или в кафе.

Вернулась Бия:

— Она желает беседовать с тобой, и только с тобой. Стоит на своем.

Марлен лежала, укрывшись одеялом с головой. Он сделал вид, будто не может ее найти, стал хлопать по кровати, пока не наткнулся на ногу, и пощекотал пяточку.

— Что, никак не заснуть? — спросил он, когда она вынырнула из-под одеяла.

— Мне страшно.

Он сел на краешек кровати:

— Чего же ты боишься?

— Чудовища этого, — прошептала она, — Медузы. Я больше никогда не буду смотреть на небо.

Марлен была мастером драматизировать, но было слышно, что сейчас она действительно боится. Слишком живо ему удалось рассказать историю про героя Персея; он надеялся, что не все ее одноклассницы лежали сейчас в своих постельках без сна.

— Про Медузу-то, Марлен, это ведь сказка. Я тебе объясню, почему эта звезда нам подмигивает. Собственно говоря, там есть два солнца. Когда тень от более слабого падает на сильное, то она прикрывает для нас его свет. — Он показал руками, как две звезды движутся одна вокруг другой. — По прошествии нескольких дней сильное солнце снова показывается из тени, и нам тут, внизу, кажется, будто оно вспыхивает.

Еще несколько раз ему пришлось объяснять, что это не злой глаз смотрит вниз, на Землю, и моргает. Что нам издали кажется, будто это одна звезда, а не две. Марлен успокоилась и заснула. Миф о Медузе отпустил ее.

Сегодня шестое октября. Не когда ты услышишь это, но сейчас, когда я обращаюсь к тебе, у нас шестое октября. Сегодня я убил. Я думаю об этом и ощущаю покой. И еще я думаю о том, что я наговариваю это на диктофон, чтобы дать тебе возможность услышать это, и тогда я просто весь дрожу в предвкушении. Ты будешь лежать здесь, где я сижу сейчас, и слушать мой голос, говорящий это. Ты не сможешь пошевелиться и не сможешь перебить меня. И только тогда ты поймешь, что произойдет и с тобой тоже. Убивать не входило в мои планы. Только когда я увидел, как она поднимается ко мне по лесной дороге, я понял, что сделаю это. С тех пор прошло девять дней. Я остановился и заговорил с ней. Ей нравилось разглагольствовать. В конце концов мне пришлось попросить ее заткнуться. Тогда она замерла и уставилась на меня. Внезапно она развернулась и побежала вниз. Вот тогда я понял, что она должна умереть. Догнал ее и ухватил за шею. Она закричала. Я просто озверел от злости, надо было заткнуть эту вопливую глотку. Но это должно было произойти не сразу. Сначала пусть узнает об этом и поживет немного с этим знанием. Вот как раз так же и ты узнаешь об этом. Я поволок ее вглубь леса. Пришлось залепить ей пасть скотчем, связать руки, которыми она попыталась царапать мне лицо. Нашел местечко, где я мог привязать ее, пока не вернусь и не заберу ее.