не очень. У них свои шутки, и понять их цивилу в принципе невозможно.

Они едят: завтрак, обед и ужин. Боевые качества оперения сильно скрадывают эффективность фотопреобразователей, а энергорасход у парней Михеля ой-ёй какой. И они не просто едят, они любят пожрать. С чесночком, укропом, перчиком и горчицей. Берт, конечно, знал о движении жрецов, но это совсем другое.

Пахнут армейцы не как гелы, а едой, металлом и потом.

Грубоватые и шумные, иногда смешные. У них живые, часто некрасивые лица. Каждый из них убивал. Йорнов, конечно, но какая разница?

Берту оказалось с ними неожиданно просто.

— Смотри, Берт. Это человеческие детишки из Е-25. Беспризорники. Ранняя индустриализация, начало двадцатого, если по их счёту. Они поймали крысу, смотри, Берт.

Берта почти тошнит. Перед крысой была гусеница на прутике над огнём. Съеденное утром ворочается в желудке.

— Чего от иферов ждать? — выталкивает из себя Берт, чтобы оправдать непроизвольное дёрганье кадыка.

— Ты это, — инструктор отводит глаза, — про иферов забудь. Люди и люди. Не дай ёжик болтнёшь — проблем не оберёшься.

— Иферы не знают, что они иферы, — заученно кивает Берт, но инструктор по-прежнему хмурится.

— Ну да, — бурчит он. — И если скажешь — всё равно не поверят. Так что даже не пытайся, Берт.

Берт не слишком-то верит, что встретит живых на Паоле. Но вдруг становится зябко. Вот, допустим, живёт он, такой себе обычный гел, служит в отделе аналитической статистики, мечтает об отпуске, дубовой роще и благосклонности рыженькой Сарры. И однажды приходит к нему некто — знающий, могущий, в общем, высший, и заявляет, что ты не обычный себе гел, а тень, копия кого-то, кто живёт по-настоящему. А твоя жизнь — мара, игрушка, прихоть хозяина времени, которого ты и представить не в состоянии. Сгинешь — и ничегошеньки в мире не изменится, потому что тебя нет, и никогда не было. Что этому высшему сказать? Орать: «Я есть»? Головой об стенку колотиться, чтобы вмятины остались? Так и стены тоже нет, одно фальшивое отражение.

— Ладно, — говорит инструктор почти сочувственно, — хватит на сегодня хроник. Василь под твою хилую тушку подкрутил пару тренажёров — хоть позанимаешься нормально.

Берт машинально раздвигает губы в улыбке. Он благодарен. Хорошие ребята. Заботятся о нём, как умеют. Берт ни за что не признается, что ненавидит тренажёры. Пусть думают, что любит.

*

— Возьмите меня на операцию, — повторил Берт. — Обещаю не путаться под ногами. Вы же берёте ифе… людей на Последние битвы, я теперь тоже почти человек.

Бригада из двенадцати парней Михеля таращилась на дохляка во все двадцать четыре глаза. На Последние битвы армейцы ходят по трое, семёрками, девятками или дюжинами — суеверие у них такое. Йорны — двойками, а также группами из четырёх, восьми или тринадцати бойцов. Тоже что-то значит, наверное.

— Мы не всех людей берём, — наконец-то подал голос инструктор. — В бою, знаешь ли, нельзя думать, кто за спиной, иначе швах.

— А как выбираете? — жадно спросил Берт.

Вопрошаемый задумался, хмуря лоб. Василь неуверенно хохотнул, Ури фыркнул скорее раздражённо. Никодим и Йоган сохранили каменные морды.

— Разные они, — родил инструктор.

— Гелы тоже разные, — возразил Берт.

— Нет, не тоже. Гелы всё больше со скуки. А люди хотят быть разными, понимаешь? Мы им благодать суём, чтобы, значит, они друг друга понимали, а люди всё равно свои языки выдумывают, чтоб быть не такими, как те суки из-за горы… «Они — не мы! Они плохие, а мы ух!» И верят в это. Вот больше верят, чем родной мамке… Брать надо таких, знаешь, чтобы глаза горели, а зубы крошились от желания доказать, что они самые-самые!

Глаза у инструктора во время этого короткого спича горели, а зубы отчётливо поскрипывали в паузах.

— В общем, не возьмём, Берт, — резюмировал Василь. — Ты не готов. Нет в тебе крепости души, хоть и неплохой ты парень.

Они уходили не строем — птичьим клином, инструктор на острие. Ёжик его знает, может, и вправду лучший.

Непобедимые солдаты со стальными крыльями — не греющими, почти не кормящими, зато способными убивать. Как часто их самих убивают в Последних Битвах? У Берта не было такой статистики. Михель не делится информацией с коллегами, за что его не любят особо.

А ведь иферы стоят и с другой стороны, с тёмной. Неизвестно, чем их йорны приманивают, но ведь стоят же, факт. И умирают точно так же, как те, с пылающими взорами и раскрошенными зубами. У них нет улучшенных тел, они не смогут отбить удара копытом или крылом. Они не умеют работать с полями, никак. Они просто вцепятся в глотки друг другу и умрут в Последней битве за то, чтобы продлить существование несуществующего на год или на тысячу лет, как повезёт. Докажут, что самые-самые? Всё ради этого?

Берт обхватил себя за плечи своими-чужими руками и поплёлся к Зданию. Старался не вспоминать, как веточки Древа на стене-экране в Здании меняли цвет с красного на зелёный, с зелёного на красный…

Завтра у него выходной. Пети пригласил погулять за городом.

*

Пети учил рыбачить. В рамках, как он выразился, базового курса выживания.

— Ай, не уйдёшь! — азартно орал однокрылый, скача козлом по песчаному берегу. Удочка в его руках плясала джигу. Он обернулся к Берту. — Каков гусь, а?

— Это не гусь, это язь, — поправил Берт, нарвавшись на залп заразительного хохота. Хотя что смешного? Рыба точно не птица. Но Берт уже знал, что выяснять не стоит. Лучше взять в горсть шмат мокрого песка и запустить Пети пониже спины.

Попал, между прочим.

— Блин!

От неожиданности Пети шлёпнулся на ушибленное место, резко дёрнув удилищем. Язь описал крутую дугу по воздуху, на несколько секунд уподобившись птице. Баллистическая кривая закончилась в колючих кустах.

— И что б сразу его не выдернуть? — меланхолично спросил Берт, проследив полёт язя от начальной точки до финиша.

— Не по-игроцки, — грустно ответил Пети. — И по колючкам не пришлось бы лазать. Тебе, между прочим, не пришлось бы. Из-за твоих же дурацких шуточек.

Берт полез без возражений. Подумаешь, колючки.

Язь оказался скользким, грязным и тяжёлым. Тугое тело в чешуйчатой броне часто и бессмысленно билось, крутя растопыренным хвостом. Кровавые прожилки быстро расчерчивали выпученные от удушья золотисто-серые глаза. К одному прилип обрывок листика. Острый запах холодной крови.

— За жабры его, за жабры! — командовал забывший грусть Пети. — Тогда не вывернется, гу… язь, я хотел сказать язь.

Берт уже размахнулся, чтобы зашвырнуть рыбину подальше, но Пети зачем-то велел:

— Стой! Держи его вот так, правильно.

И изо всех сил