class="p1">Лет на семь раньше в советском кино появился режиссер с похожей фамилией — Абрам Роом. В середине 1930-х он был хорошо известен, за его плечами череда качественных фильмов («Бухта смерти», «Третья Мещанская», «Привидение, которое не возвращается»). И тут возникает коллега с похожей фамилией. Роом и Ромм. Один с двумя «о», другой с двумя «м». Конечно, тут будет происходить путаница. Зрители станут принимать одного за другого. (Остряки примирительно шутили: есть еще ром и с одним «о» и с одним «м», и это лучше любого режиссера.) Абрам Матвеевич, на правах первопроходца к вершинам известности, предлагал младшему товарищу взять какой-нибудь псевдоним. Однако Михаил Ильич категорически не захотел отрекаться от фамилии предков.

Пускай путают, могут говорить за спиной что угодно про его характер, а Михаил Ильич уже человек кино. Неизлечимо заражен десятой музой. Не может без общения с людьми, без ставшей притчей во языцех вечной студийной неразберихи, без выдумывания разных, как сейчас принято говорить, проектов. Он постоянно в поиске. Любые события рассматривает с точки зрения их полезности для кино. Сейчас на горизонте 1937 год — пушкинский юбилей, век без классика. В декабре 1935-го создан Всесоюзный пушкинский комитет. Даже за границей, в Париже, уже больше года как организован аналогичный Пушкинский комитет. Негоже нам, соотечественникам классика, ударить в грязь лицом, прийти к его юбилею с пустыми руками.

Нормализовались отношения с Пенцлиным, которые были слегка подпорчены, когда Ромм невольно «узурпировал» постановку «Пышки». Теперь они снова соавторы, вместе взялись за сценарий «Пиковой дамы». Экранизацию не оперы — повести. Музыку согласился написать Сергей Прокофьев, это уже большой плюс для любого фильма.

Ромм и Пенцлин считали Пушкина очень кинематографичным автором. Они не ожидали, что материал окажет упорное сопротивление предлагаемым трансформациям. И уж тем более думать не думали, что их идея породит столько противников.

23 января 1936 года на «Мосфильме» состоялась читка первого варианта сценария по мотивам пушкинской повести. Вскоре он был послан на рецензию двум крупным литературоведам И. А. Новикову (автор дилогии «Пушкин в изгнании») и В. В. Вересаеву («Пушкин в жизни»).

Примерно через месяц позвонила знакомая, референт из сценарного отдела:

— Рецензия получена, Михаил Ильич. Если желаете, можете ознакомиться.

— Желаем.

— Когда приедете?

— Сегодня.

Тут же позвонил соавтору, договорились о встрече. На студии устроились в пустующей комнате редакторов. Читали и сразу комментировали. Импульсивный Пенцлин то и дело вскакивал со стула, лихорадочно ходил по комнате.

Зубры литературоведения написали один, общий, отзыв, занявший одиннадцать машинописных страниц, в котором сценаристам досталось на орехи.

Рецензенты бросились с места в карьер:

Первая же фраза этого сценария, изготовленного к столетию со дня смерти Пушкина, содержит в себе ошибку в датировке дня его смерти: 11-го февраля вместо 10-го, и на первой же странице начинаются домыслы авторов в виде эпиграфа из Бальзака: «Рента — вот что движет сердцами в этом веке» — эпиграфа, про который неискушенный зритель может подумать, что он дан самим Пушкиным. Последующие страницы ничем не лучше первой: в них те же вопиющие небрежности в деталях, и то же искажение Пушкина, грубо трактуемого «под Бальзака»[22].

Далее рецензенты приводили несколько примеров вольного обращения Ромма и Пенцлина с классикой, «усовершенствований», не вызванных, по их мнению, спецификой кино:

Так, авторам, не нравится, что первую свою записку Герман передает Лизе у подъезда, а вторую, через мамзель из модной лавки, присылает лишь через несколько дней. Они предпочитают почему-то обе записки дать в один день, причем вторая предшествует первой. Но уже эта ничем необоснованная перемена, казалось бы и невинная, приводит, однако, к нелепости. Лиза видит в окно, как за углом скрывается Герман вместе с той девушкой, которая только что передавала письмо, и почти тотчас выезжает с бабушкой на прогулку. Но Герман опять уже у подъезда и передает Лизе другое письмо, которое, как мы знаем по Пушкину, было «слово в слово взято из немецкого романа». Спрашивается: когда же Герман успел переписать его из немецкого романа, или даже просто его написать, если авторы отвергают это Пушкинское указание? Или им было сразу заготовлено два письма — одно с посланницей из модной лавки, а другое «на всякий случай», что ли?[23]

— Эти рецензенты тоже порядочные простофили, — пыхтел Ромм, закуривая очередную папиросу.

— Ты про что?

— Да вот, утверждают, будто отклонения сценаристов от оригинала, появление большого количества отсебятины нельзя оправдать даже спецификой кино.

— Попали пальцем в небо! Именно этой спецификой все изменения и вызваны. Иначе бы нам делать было нечего.

Когда дочитали рецензию до конца, Пенцлин констатировал:

— Не все замечания равнозначны. Некоторые совсем малозначащие. Их с чистой совестью можно проигнорировать.

— Во всяком случае такие легко парировать, — подхватил Ромм. — Рецензенты тоже способны ошибаться.

— Кстати, Миша, при желании мы вполне можем вставить маститым пушкинистам фитиль. Они пишут Германна через одно «н», а не через два.

— Может, им вообще невдомек, что в повести Германн это не имя, а фамилия.

Подтрунивая над авторами рецензии, сценаристы отплачивали им той же монетой: ведь писатели тоже подшучивали над ними, явно считали их дилетантами, смеялись над проскальзывающими, на их взгляд, нелепостями. В то же время при случае поругивали Ромма и Пенцлина за излишний комизм, якобы чуждый духу повести. Охотно приводили примеры:

У Пушкина есть такая деталь. Выиграв на первую карту 47 тысяч, Герман выпил всего лишь стакан лимонаду; такова его выдержка. У наших авторов этот лимонад понят иначе. Они не стесняются сделать из него нелепый «комический» трюк, выдумав для этого целых четырех сенаторов.

«Герман вышел из гостиной в смежную комнату, — цитируют они сценарий, — прямо подошел к столу, за которым играли в вист четыре сенатора, взял стакан лимонада, стоявший перед одним из них, выпил его залпом и вышел, не оглядываясь.

Пораженные сенаторы смотрели ему вслед».

А впрочем, может быть, в этом авторы и усмотрели особую «бережливость» Германа!

Этот трюк получает развитие и после второго выигрыша Германа, причем пострадавший сенатор — любитель лимонада! — уже придержал свой стакан[24].

Разумеется, с какими-то замечаниями сценаристы согласились бы. Но не со всеми. Все-таки опытные пушкинисты слишком ревниво относились к творчеству своего кумира.

«Пиковая дама» — вещь чрезвычайно сложная для понимания. Существует тьма-тьмущая толкований повести. Во времена Пушкина оккультные знания имели достаточное распространение даже среди образованной части населения. Тогда многие интересовались мистической литературой. Читателям были понятны масонская символика, астрологические мотивы. Все то, что невозможно показать на экране. Да и при