– Но это совсем не модно. Меня бы никто не понял из моих близких друзей, если бы узнал про такое, – расстроился Пьер.

– Чушь собачья. Мокасины являются выдающимся индейским изобретением, и очень древним. Они удивительно удобны в своей прилаженности к ноге, прекрасны по материалу и отделке и прочны в носке. Они могут поспорить с лучшим приспособлением для защиты и украшения ноги, когда-либо изобретённым как в древние, так и в новые времена. Это единственное, в чём индейцы опередили остальные народы. Мокасины заслуживают того, чтобы их поставили в один ряд с самыми лучшими частями одежды, если говорить о полезности, прочности и красоте.

– Но где же мне взять мокасины?

– Сейчас подстрелим кого-нибудь из Ирокезов и снимем с него обувку.

– То есть с чужой ноги?

– Конечно. А вас что-то смущает?

– Но ведь могут быть всякие там грибки и прочие кожные болезни, – возразил Пьер.

– Чепуха, мой друг. Индейцы чистоплотны до ненормальности. Никаких грибков у них не бывает, равно как и венерических заболеваний.

– Правда? – оживился француз. – А Париж, знаете ли, просто замучен всевозможными недугами, которые случаются в результате неразборчивых любовных связей. Да-с, Париж стал похож на клоаку.

– Я не был в Париже с детства, – задумчиво произнёс охотник.

– С тех пор он сильно изменился. Я не дома и улицы имею, конечно, в виду, а людей, моду, общий дух. Женщины совершенно распустились. Совсем недавно, например, в моду вошла обнажённая грудь, и теперь вырез на платье делается по возможности более глубоким. То, что раньше считалось неприличным, сегодня стало не только допустимым, но чуть ли не обязательным. Помню, одна мать сказала своей дочери, когда они пришли в общество, где были не только дамы, но и мужчины: «Глупая девочка, ты почти совсем закрыла свою грудь. Терпеть не могу твоей дурацкой стыдливости». Да, сударь, подобная стыдливость глупа в глазах опытной женщины, знающей, что нет для мужчины более соблазнительной приманки. Некоторые особы дошли до того, что выходят на улицы с совершенно открытой грудью. Вокруг них обязательно собираются целые толпы, однако никто не осуждает модниц, но даже наоборот… Женщины – коварные создания. Они придумали столько приманок для наивных своих поклонников: при помощи лифа, корсета и специальной брони из рыбьей кости, которая отодвигает назад плечи и руки, тем самым заставляя женскую грудь выдаваться вперёд, женщины принимают такое положение, в котором её хотят преимущественно видеть. Но заметьте – нет в этом ничего естественного!

– Что ж, таковы причуды цивилизованных нравов, – ответил охотник. – Здесь (среди дикарей) вы никого не удивите голым телом. Здесь совокупляются без всякого стеснения прямо на глазах у соседей и детей, потому что живут все в одном доме, где нет отдельных спален. Здесь некому воскликнуть: «Прикройте грудь, чтоб я вас слушать мог: нам возмущают дух подобные предметы, и мысли пагубным волнением согреты…»

– «Ужель соблазн так трудно побороть, и столь губительно на вас влияет плоть?» – продолжил Пьер. – Я вижу, вы любите Мольера?

– Нет. Не люблю. Но иногда хочется щегольнуть вдруг чем-нибудь таким вот, литературным… Что там ещё в памяти затерялось?

Любовь, влекущая наш дух к красотам вечным,

Не гасит в нас любви к красотам быстротечным;

Легко умилены и очи и сердца

Пред совершенными созданьями Творца:

Ведь то его лучи сияют в вам подобных,

Но в вас он сочетал всю прелесть чар беззлобных:

Он вашему лицу дал яркость красоты,

Смущающую взор, влекущую мечты…

– Вы чудесно читаете стихи! – захлопал в ладоши Пьер Хейхой.

– Да, но давайте будем меньше разговаривать, ибо слова отнимают слишком много сил, а нам надо так высоко взобраться. Горы здесь крутые, тропинки сыпучие, дикари злющие…

Вскоре они уже были на вершине скалы, буйно поросшей диким орешником. Охотник взглянул на раскинувшееся под его ногами пространство воды и указал майору на маленький чёрный предмет у мыса, лежавшего на расстоянии нескольких миль.

– Видите? – спросил он. – Это те самые Массавомаки, которые гнались за нами. Сейчас они расположились на берегу пообедать, так как не рискуют идти за нами при дневном свете. Сейчас они у нас как на ладони. Но вот с приходом темноты мы их потеряем. Так что не будем понапрасну переводить время и пойдём дальше. Пусть они думают, что мы всё ещё караулим их здесь.

Соколиный Взгляд шагал впереди всех. Пройдя несколько миль, он стал продвигаться осторожнее, часто останавливался, присматриваясь к деревьям, к течению ручьёв, к цвету их воды. Ещё несколько часов спустя он сказал:

– Я чувствую, что Ирокезы где-то поблизости.

– Какие-нибудь особые следы?

– Запах. Нюхом чую. От Ирокезов особый дух идёт. Да и вообще деревней потянуло: дым, кушанья, испражнения… Змея, ты пойди направо, а ты, Олень, слева, вдоль ручья, я же попробую идти по следу.

– По какому следу? – не понял Пьер. – Разве вы что-нибудь обнаружили?

– Конечно. Здесь уже полным-полно следов. Я верно рассчитал, куда нам надо плыть. Вон отпечатки копыт, а вот следы каблуков. Видимо, это наш певец Гевкамен. У него сильно разболелись ноги, он устал, это ясно видно. Взгляните: вот тут он поскользнулся; здесь шёл, широко расставив ноги, и споткнулся; а тут опять шёл, словно на лыжах. Да-а, человек, привыкший работать глоткой, не может хорошо владеть своими ногами. – Охотник бросил взгляд на солнце, которое уже садилось, и пошёл вперёд с быстротой, заставившей Хейхоя напрячь все силы.

Индейцы отправились каждый в свою сторону. Майор Хейхой горел желанием поскорее взглянуть на врагов. Остановившись, Соколиный Взгляд велел ему пробираться к опушке леса и там ждать его прихода, так как хотел исследовать некоторые подозрительные признаки в окрестностях. Пьер Хейхой повиновался и вскоре очутился на таком месте, откуда открылось совершенно новое для него зрелище.

Деревья были срублены на пространстве многих акров, и мягкий вечерний свет падал на расчищенную поляну. На небольшом расстоянии от того места, где стоял Пьер, поток образовал маленькое озеро, покрывавшее почти всю низменность от горы до горы. Здесь бобры устроили плотину.

В сотне шагов от себя француз увидел незнакомого индейца. Туземец, подобно Пьеру, рассматривал бобровые хижины и любовался животными. Сквозь густую раскраску невозможно было различить выражение лица дикаря, но Пьеру оно всё же показалось скорее печальным, чем свирепым. Голова его была, по обыкновению индейцев, обрита, за исключением клочка волос на макушке. Изорванный ситцевый плащ наполовину прикрывал худое голое тело. Колени его были голы и страшно изранены терновником, на ногах же надеты новые мокасины из хорошей оленьей кожи.