Я нажал кнопку.

— Запускай Шнеерзона.

Кстати, и семь миллиардов, похоже, нашлись.

Забыл сказать: переключение мозга с темы на тему, если уметь его делать, сильно возбуждает нервы и отлично стимулирует всю мыслительную работу в целом. Вспомните хоть Юлия Цезаря, хоть Наполеона. Оба умели одновременно делать по два-три дела.

Шнеерзон пожал мою ладонь. Под локтем он держал папку из дорогого плотного картона. Он был хороший уравновешенный еврей старомосковского типа, культурный и немногословный. Вдобавок носил вязаный галстук.

— Есть минутка? — спросил он.

— Конечно.

— Если вы заняты, я зайду позже.

— Нет, что вы. Пожалуйста, излагайте. Я только сделаю пару звонков.

Я показал ему на стул, но он покачал головой, корректно поджав бледные губы. Вероятно, побрезговал. На мебели мы экономили.

Три месяца назад чуваки из зернового холдинга пригласили нас в сильный расклад. Речь шла о ста миллиардах. Требовалась чистая, с нуля сделанная фирма с хорошим названием. Мы — я и компаньон — поняли и согласились. Под большой проект всегда лучше делать отдельную фирму. Зерновые парни не мелочились и авансом оплатили создание такой организации. Хотели тематическое название, что-нибудь вроде «Хлеб-инвест» или «Зернопродукт». Через три недели такая фирма появилась — но вдруг разговоры о ней сошли на нет, и я решил, что дело не выгорело.

— Мы нашли немного денег, — начал Шнеерзон. — Сейчас небольшим тиражом решили издать альбом. «Модильяни рисует Ахматову».

— Ага, — сказал я. — Почему вы такой грустный?

— Сын не пишет.

Сын Шнеерзона воевал в армии государства Израиль. В принципе, свою работу я тоже рассматривал как род боевых действий, хотя уже три года, как не держал в руках ничего тяжелее калькулятора. Половина клиентов приезжала ко мне с охраной, и не далее как две недели назад какой-то левый бык грозился сжечь всю нашу лавку только за то, что выданные ему доллары оказались, по его мнению, чрезмерно потрепанными. Но все-таки одно дело — сражаться за денежные знаки, а другое — за интересы своей исторической родины. У младшего Шнеерзона явно было больше шансов получить пулю, нежели у меня.

— Напишет, — сказал я. — А что, Модильяни рисовал Ахматову?

— Еще как.

Я схватил трубку и стал названивать в банк. Если миллиарды пропали, они могут найтись именно там, на счету позабытой сейчас фирмы «Зернопродукт».

Подумал, что, к стыду своему, забыл годы жизни Модильяни. А может, и не знал никогда. Всякий эрудит склонен переоценивать свою эрудицию.

Пока я тыкал пальцами в кнопки, адвокат-издатель терпеливо ждал.

Человек из банка, где имела счет фирма «Зернопродукт», в обмен на свою дружбу получал от нас ежемесячно две тысячи долларов и отнесся к моей просьбе благосклонно. Я продиктовал ему все, что надо.

— Мы решили обратиться с просьбой к вам, — продолжал Шнеерзон. — Не хватает немного денег. Буквально копеечная сумма. Естественно, на форзаце будет указан логотип вашей организации и благодарность за помощь…

Мне удалось сдержать улыбку. Какой, в жопу, логотип, нет у меня никакой организации. Вернее, есть, и не одна, организаций на сегодняшний момент числится около пятидесяти. Пятьдесят названий, пятьдесят счетов, пятьдесят подставных зиц-председателей. Каждая лавочка живет месяц-полтора, затем на смену ей возникает новая, а старая бросается на произвол судьбы. При чем здесь логотип? Меня нет, я призрак, действую через подставных лиц, налогов не плачу. На этом, собственно, и зарабатываю.

— Сколько надо денег?

Шнеерзон озвучил сумму. Примерно столько же я пропивал в неделю. Меж тем в трубке было слышно, как банковский функционер колотит пальцами по клавиатуре.

— Есть, — произнес он. — Семь миллиардов.

— Понял. А то мы их потеряли.

Функционер нервно захихикал. Мне вдруг сделалось противно. Одни не помнят, куда сунули семь миллиардов, другие переживают, где найти три сотни баксов на издание рисунков Модильяни, а мое, значит, место между первыми и вторыми.

Боже, подумал я, в каком мире он живет, этот Шнеерзон? Москва стоит на ушах, все делают деньги, на носу президентские выборы, государство занимает у собственных граждан под сорок пять процентов — что за нервы надо иметь, что за миропонимание, чтобы посреди этой умопомрачительной свистопляски думать о рисунках Модильяни?

Адвокат-издатель смотрел на меня, дергающего из кармана пачку бабла, с доброй печалью. Он явно считал меня всего лишь мальчишкой-выскочкой, оседлавшим удачу. Сверхновым русским. Я был не первый такой резвый паренек на его пути. Однажды он рассказал мне, что когда-то защищал в суде валютчика Файбишенко, одного из участников всемирно знаменитого тандема Рокотов-Файбишенко. Двое молодых людей незаконно обменивали приезжавшим в Москву иностранным туристам доллары на рубли. Их арестовали. Им грозило пять лет тюрьмы. Но по личному приказу Хрущева обоих расстреляли, ибо они посягнули на самое святое: государственную монополию в области финансовых операций. Наверное, по-своему Хрущев был прав. Вот, нет больше Советского Союза, монополия отменена, и чем все закончилось? Всякий недоросль, вроде меня, сидя в прокуренном подвале, теряет и находит семь миллиардов.

Я сунул деньги. Шнеерзон протянул мне папку.

— Вот наши эскизы. Взгляните, какая красота.

А вдруг он в сто раз хитрее меня? Умный, старый, скромный, бывший адвокат, галстук вязаный — не иначе, шифруется, с понтом издает альбомчики, то-ce, а сам по-тихому проворачивает серьезные дела.

Тут же я себя устыдился. Когда отдаешь свои деньги в чужие руки, в голову обязательно приходят самые паскудные мысли. Хотя бы одна, мимолетная, но придет. Очевидно, этому способствует сама природа денег, впитывающих и концентрирующих зависть, жадность и подозрительность.

Кстати, пятнадцать минут истекли. И это были не самые плохие мои пятнадцать минут. Я не только разыскал пропавшие семь миллиардов, но и поучаствовал в издании художественного альбома.

Набрал семь цифр. Зерновой азербайджанский магнат сказал «алло». Ласково, как будто барашка успокаивал, перед тем как горло перерезать.

— Я все нашел. Деньги у нас. Семь Модильяни.

— Что?

— Я говорю, семь миллиардов.

— Вот видишь. Я же просил: повнимательнее. Теперь — жди звонка.

— Логотипа не надо, — сказал я Шнеерзону. — Эскизов тоже не надо. Я лучше к вам вечером забегу. Поболтаем.

— Минуточку. Я напишу расписку.

— Бог с вами. Какая расписка.

Действительно, надо будет к нему зайти вечером. Пусть расскажет подробнее, как там у него вышло с Рокотовым и Файбишенко. Наверняка серьезные были ребята, не чета мне. Он хороший дядька, этот Шнеерзон.