Только после рождения первенца в новой семье — будущего Ивана Грозного — перевезли Соломонию Сабурову, теперь уже старцу Софию, в суздальский Покровский монастырь под начало той самой настоятельницы, что наблюдала за строительством московского Новодевичьего монастыря.

Такая жестокость в характере Василия III! Словно забыв о недавних колебаниях, о прожитых в ладу и мире годах, он считает достаточным для расчета с Соломонией вклада в монастырь и того, что «пожаловал старицу Софию в Суздале своим селом Вышеславским… до ее живота» — пожизненно.

Может, и можно было по тем временам откупиться селом от собственной совести, но приобрести спокойствия Василию III не удалось. Может быть, не об одном насилии и вероломстве мужа кричала Соломония под сводами собора Рождественского монастыря, который и сегодня виднеется своим куполком над московской Трубной площадью. Может, пало и другое слово, взбудоражившее умы современников. Беременность великой княгини — слух о ней мгновенно распространяется повсюду. Была пострижена с плодом в чреве — будущей матерью, — утверждала народная молва, и оказалось, великий князь не мог пренебречь разговорами. Где там! Он посылает для дознания доверенных дьяков Меньшого Путятина и Третьяка Ракова, жестоко расправляется даже с женщинами, которые утверждали, что слышали подобные слова от самой Соломонии. А было их две — жена казначея Юрия Малова да жена постельничего Якова Мансурова, по самой должности своей обязанного знать все теремные да дворцовые события и толки. Ведь ведал постельничий не одной великокняжеской рухлядью, но и самой безопасностью княжеской, блюдя живот своего князя во дворце весь день да и в ночное время. Мансурову, чтобы отказалась от своих слов, чтобы забыла о них на веки вечные, подвергли бичеванию.

Помогли ли крутые меры? Скорее, наоборот — убедили народ в обоснованности слухов. Иначе чего бы боялся великий князь, чего бы так лютовал? Но и на этом слухи не кончались. Толковали люди, будто родила Соломония-Софья сына Георгия и отдала на сохранение и воспитание верным друзьям, а чтобы не искал великий князь опасного для молодой жены младенца, распустила слух о смерти новорожденного и даже погребла со всеми церковными обрядами куклу. Историки фиксировали легенду, не придавая ей серьезного значения, пока в 1934 году при уничтожении находившейся под собором суздальского монастыря усыпальницы не было обнаружено рядом с гробницей Соломонии детское захоронение.

Правда, доказательств связи детского захоронения с гробом былой великой княгини, кроме прямого соседства надгробий, не существовало. Зато внутри маленькой гробницы вместо останков младенца оказалась кукла в дорогой шелковой рубашечке и шитом жемчугами свивальнике. Что можно было сказать после этого о предании, по которому Грозный всю жизнь охотился за братом Георгием, превратившемся, по утверждению другой легенды, в знаменитого разбойника Кудеяра-атамана. Никуда не уйти и от того, что затребовал Грозный к себе следственное дело о беременности Соломонии, долгое время держал у себя и, наконец, уничтожил.

И другой монастырь — теперь уже московский Ивановский. Судьба другой Сабуровой — дочери Богдана Юрьевича, Евдокии. Ее выбрал Грозный в невесты старшему сыну, когда сам решил жениться на Марфе Собакиной. Не столько выбрал, сколько подсказали верные советчики — Малюта Скуратов, дядя и племянник Годуновы. Они искали способа утвердиться через своих родственниц у царского престола. Года не прожила во дворце жена царевича — и очередной насильственный постриг по решению свекра. Чем не угодила молодая Сабурова, какому царскому замыслу помешала, только дальнейшая ее жизнь пройдет и кончится в стенах Ивановского монастыря под именем старицы Александры.

Андрея ничто не рознило со старшим братом. Годы правления Василия III Ивановича проходят для него благополучно, и только в конце правления начинают возникать столкновения с новой княгиней — Еленой Глинской, которую взял в жены Василий III вместо отлученной и постриженной в монахини за бездетность Соломонии Сабуровой.

К. Лебедев. «Царица Елена Глинская с детьми»

Едва сдерживала свой крутой, властный нрав при муже княгиня Елена Глинская, зато дала себе волю после его смерти. Не боялась злых языков, пересудов, оставив около себя своего любимца Ивана Овчину-Телепнева-Оболенского, князей удельных и вовсе не страшилась, мира с ними не искала, волю свою железной рукой утверждала. Если бояре сначала и рассчитывали на ее женскую слабость, неопытность в делах государственных, то скоро поняли, как жестоко ошиблись. Елена Васильевна посадила в темницу брата покойного мужа, князя Юрия Ивановича, который начал сразу же, не теряя времени, «вборзе всякие неправды делати великому князю», малолетнему ее сыну Ивану Грозному. Там же оказался и ближайший родственник княгини, Михайла Глинский, за то, что попытался преуменьшить значение Овчины-Телепнева. Кое-кто из недовольных неожиданным оборотом дела бояр бросился в Литву, пробовал оттуда требовать возврата своих владений. К ним присоединился польский король, рассчитывавший на возвращение присоединенных Василием III к русскому государству городов. Ничьих требований княгиня не удовлетворила, а против польского короля тот же Овчина-Телепнев воевал так успешно, что добился в 1536 году исключительно выгодного для Москвы мира.

Казалось, все правление передоверила Елена Васильевна своему любимцу, о государстве Московском сама и думать забыла. Однако судьба Андрея Старицкого говорит совсем о другом. В отличие от взбунтовавшегося брата Юрия Андрей поначалу заподозрен в бунтовских намерениях не был. Собравшись в свою Старицу, решил получить от правительницы прибавки к уделу, но не получил. Княгиня обошлась рухлядью и серебром, да и то одарила мужнина брата не слишком щедро — не уважила. Андрей недовольства не скрывал, пытался снова и по-прежнему безуспешно договориться с невесткой, разгневанным и уехал, а потом стал опасаться за свою жизнь. Может, даже собирался бежать, как утверждали слухи, во всяком случае, от вызовов в Москву упорно отговаривался, пока Елена Васильевна не распорядилась двинуть в обход Старицы сильное войско, чтобы отрезать деверю пути для бегства.

Андрею удалось скрыться в новгородские земли, «смутить» там многих помещиков. Направленный для покорения князя Старицкого Овчина-Телепнев не столько силой, сколько уговорами и посулами убедил Андрея Ивановича приехать в Москву, поручившись именем правительницы, что никакого зла причинено ему не будет. Если такой путь и был разумнее, Елена Васильевна с крутым своим нравом его не приняла. Овчина-Телепнев поручил строжайший выговор за самовольство, а Андрей Старицкий с женой Евфросинией Андреевной и малолетним сыном Владимиром оказались в заточении.