У нас с Дымком завязалась дружба, потому что мы часами корпели в компьютерной лаборатории, распечатывая между занятиями конспекты. При первой встрече он попросил меня приглядеть за его учебниками, пока он выйдет покурить. Разумеется, я согласилась. Я обожала его едва заметную щетину, пахнущий табачным дымом свитер, стеснительный взгляд, который от отводил в сторону, когда смеялся.

– Дымок? – доктор Розен склонил голову набок.

– Один парень из юридической школы. У него есть подружка. Он дымит, как каминная труба. Сильно пьет. Я в него влюбляюсь.

– Он не свободен, – заметила Патрис.

Доктор Розен помолчал, прикрыл рот рукой, поерзал, потом опустил руки на подлокотники. Наконец, велел:

– Когда в следующий раз будете с ним, расскажите ему правду о себе.

– А именно?

– Что вы «динамщица».

Я скосила глаза на Карлоса. Он это что, серьезно? Все в кругу замотали головами, мол, нет, доктор Розен, она никак не может этого сказать. Рори вспыхнула румянцем, отчетливо видным даже из-под ладоней, которыми закрыла лицо.

А сам-то Дымок не «динамщик» разве? Это он флиртовал со мной, невзирая на подружку с щечками-яблочками. Если бы до этого сеанса кто-то спросил меня, знает ли доктор Розен, мой немолодой психиатр, который носит коричневые ботинки на резиновом ходу и ничего не смыслит в поп-культуре («Кто такой Боно?» – спросил он однажды), слово «динамщица», я поклялась бы, что нет. А теперь он говорит, что по программе терапевтического лечения я должна припечатать себя этим словом в разговоре с парнем, с которым хочу в постель!

– Вот и выясним.

Два дня спустя я сидела в желтом такси, мчавшемся на запад по Лейк-стрит, с Дымком и его очаровательным подпевалой Бартом, жокеем с нашего курса. Воздух был душным, но вечер – ясным. Месяц усмехался мне с небес. Мы опустили все стекла, спасаясь от вони, которую источал ароматизатор-елочка, болтавшийся на зеркале заднего вида. Я высунулась из окна и повернула голову к чернильному небу и его жизнерадостному светилу. Мне в рот попала смешинка – я на пару секунд задержала ее в губах, а потом выпустила. Под пульсирующую ритмичную музыку села прямо, расправила плечи и повернулась к Дымку, который сидел между мной и Бартом.

– Я – абсолютная «динамщица».

Слово «абсолютная» я добавила от себя, как персональное украшение, доказывая себе, что не являюсь безмозглой марионеткой Розена.

Дымок перестал гонять во рту жвачку, которой зажевывал сигарету, и застыл. Потом на горизонте его красивого лица взошла и расплылась улыбка. Он продолжал смотреть прямо вперед. Мою кожу кололо иголочками, пока я наблюдала, как он переваривал мои слова. Хотелось обвить его ногами и попрыгать на нем и его идеально обтрепанных джинсах.

Барт вытянул шею и глянул на меня из-за груди Дымка.

– Что ты сказала?

– Что слышал, – отрезала я, отворачиваясь к окну.

– Не, не слышал, – возразил Барт.

– Тогда почему тебе так хочется, чтобы я повторила?

– Потому что…

– Потому что ты и в первый раз меня слышал!

– Проклятье! Да ты чокнутая, девчонка! – смешок Барта подхватил ветер и растворил в ночи – вместе с моей гордостью.

Дымок продолжал улыбаться и барабанить пальцами по своим длинным, перевитым мышцами бедрам. Мучительный стыд постепенно объял меня, когда я догадалась, что Дымок не собирался меня домогаться. Он бы потусил со мной и Бартом еще часок, а потом поехал домой, лег в постель и стал ждать, пока Уинтер закончит смену, чтобы трахаться с ней до рассвета. Я стала с преувеличенным интересом разглядывать здания, мимо которых мы проезжали по Милуоки-авеню. Мебельные магазины, забегаловки с тако, «Книги для слабовидящих». Люди, стоящие в очереди, чтобы послушать какую-то группу в клубе «Сабтеррениан». Никто из них не знал, что́ я сейчас сказала. Но под унижением чувствовался зародыш чего-то другого – гордости: я сделала то, что велел доктор Розен. Произнести эти слова было все равно что прыгнуть с вышки; для этого потребовалось все мужество, какое я смогла собрать. Теперь, пару минут спустя, до меня дошло: эти слова еще теснее пришили меня к доктору Розену и группе. И через четыре дня я буду сидеть в кругу и рассказывать об этом вечере, когда я одержала победу над своими нервами – и здравым смыслом, – чтобы последовать совету врача.

Когда мы добрались до бара «Бактаун», оказалось, что на уличной веранде мест нет, так что Дымок остался на тротуаре, чтобы выкурить сигарету. Бугенвиллея обвивала забор, источая легкий сладковатый аромат.

– Хочешь? – спросил он, протягивая мне пачку «мальборо».

О, как я хотела сказать «да», чтобы у нас был этот идеальный совместный момент, когда мы бы затягивались и дымили, как красивые люди в кино, люди без проблем с психическим здоровьем, без сексуальных заморочек, без расстройств пищевого поведения, без глистов! Если бы я сказала «да», он придвинулся бы ближе и поднес зажигалку к моей сигарете. Его запах – дым, жвачка, все, что собралось за день, – стал бы частью воспоминания.

Но я не могла заставить себя взять сигарету. Недавно доктор Розен объяснял Рори, упомянувшей, как сильно скучает по куреву, что в процессе вдыхаешь токсичную ненависть к себе.

– Нет, спасибо, – ответила я.

В следующий вторник я приехала на группу, когда солнце только-только показалось над верхушками деревьев. Я не спала с четырех утра – несмотря на то что накануне, как обычно, звонила Марти за аффирмацией, – и решила просто поехать в центр, посидеть в кофейне.

Я нянчила в руках чашку с чаем и смотрела из окна на Мэдисон-стрит. Ярко-желтый рюкзак – точь-в-точь как те, что таскают курьеры, разносящие еду, – зацепил мой взгляд. Мужчина с ним шел чуточку медленнее остальных, словно вышел на прогулку по английскому парку. Роста он был чуть ниже среднего – почти как я – и губы слегка шевелились, словно разговаривал с самим собой. Я подумала, что это турист, и занялась вылавливанием из чашки чайного пакетика. И думала так до тех пор, пока он почти не скрылся из виду. Только тогда до меня дошло: доктор Розен!

Это определенно был он – непокорные волосы, слегка ссутуленные плечи. Как так вышло, что он такой щуплый?! В группе, когда я умоляла его о предписаниях, решениях и ответах, он казался огромным – как великан.

Я наблюдала за ним, пока доктор не скрылся из виду, пройдя дальше по Мэдисон, никуда не торопясь, бормоча себе под нос.

Почему он шел так медленно? Он же направлялся на работу – на мой групповой сеанс – а не в паломничество в Меджугорье. И почему бормотал? И где он взял эту страсть господню, свой рюкзак?

К тому времени как я допила и собралась идти в группу, передо мной всплыл еще более трудный вопрос: неужели мой терапевт – законченный фрик? Почему я выполнила его рекомендацию – сказать Дымку то, что сказала? Почему я дала этому странному маленькому человечку столько власти над собой?