* * *

— Осади!.. Осади-и…

— Что за город?..

— Не напирай, косой дьявол, черт!.. Не видишь, стоим ведь!

Вдали виднелись редкие огни какого-то города или местечка.

— Харьков?

— Москва!

— Нет, правда, что за город?

— Люботин это, — сказал подпоручик Морозов и, опустившись на сани, стал жадно — в кулак — курить. Я также подошел к саням, сел и, прислонясь к пулемету, вынул махорку. Но скрутить я не успел. Темнота меня медленно и плавно закружила, опустила во что-то мягкое и теплое и потекла надо мною, все глубже и глубже толкая в сон.

…Когда я проснулся, сани уже вновь скрипели по песку На мне лежала чья-то шинель. Я сбросил ее с лица.

— Едоков!..

— Так точно!

Едоков шел в одной гимнастерке.

— Что это?.. Зачем?..

— Это я, господин поручик, чтобы не согнали вас… ротный аль батальонный… Лягайте, лягайте!..

Но я встал. Оглянулся. Мне показалось, полк идет в обратную сторону.

— Куда мы?

Едоков пожал плечами.

— Лехин, куда мы?

— Люботин, господин поручик, занят. Обходим… Лошади хрипели. Медленно всплывала желтая заря.

* * *

— Распрягай!

— Эй! Не велено! Заводи! Заводи за угол!

Вдоль крайних хат какой-то небольшой деревни длинными рядами выстраивались сани.

Нам было приказано выставить дневальных, по одному на две роты, и выспаться, пользуясь трехчасовым привалом.

Я уже взбивал в санях солому, когда подошел связной.

— Господ командиров-пулеметчиков к батальонному!

…На улице в санях, около и под ними храпели солдаты.

* * *

На крыльце халупы батальонного стоял начальник пулеметной команды.

— Господин капитан, — обратился к нему я, — у меня, господин капитан…

— Но у меня нет нумеров! Возьмите в роте… Договаривать нам было незачем, — капитан знал состояние взводов.

— В роте, господин капитан…

— Но что я, рожать их могу, что ли?

— Господин капитан… — подошел к нему взводный 1-го взвода.

— Нету у меня саней! Господа, у меня же…

— Но разрешите, господин капитан…

Капитан обернулся и быстро скрылся за дверью.

— Черт дери!..

— Да-с, положение!..

Мы стояли, растерянно глядя друг на друга.

Наконец в сени вышел полковник Петерс.

— Господа…

Одна сторона его лица подергивалась, тени быстро бежали под складку рта.

— Вот что, господа. Первый батальон побросал три пулемета. Пре-ду-пре-ждаю: если подобное случится и в моем батальоне, виновный взводный будет отдан под суд. Понятно?

— Но, господин полковник…

— Оправдываться, господа, будете под судом. От офицера я требую проявления офицерской инициативы. Мне нет никакого дела как, но пулеметы чтоб были вывезены. Понятно? А теперь — можете идти…

Мы расходились.

— Черт дери!..

— Да-с, поло-жень-и-це!

— А главное, в деревнях ведь не то что лошадей и козы не найдешь…

«Спать, спать, спать!» — думал я, идя спотыкаясь по улице. Лошади моих саней стояли распряжены.

— Не бей! Аким не пойдет… Все одно! Распрягай! Живо! Полк уже выходил из деревни.

— Поручик, нагоните? — обернувшись, крикнул мне ротный.

— По-ды-май! Та-щи вы-ше!.. Та-щи-и!..

Подвязав пулеметы к одному концу натрое сложенных вожжей, станок к другому, Лехин, Едоков и Акимов вьючили Ваську, нашу вторую лошадь. Но тяжесть пулемета и станка с обеих сторон давила на ребра лошади. Лошадь не могла дышать и медленно, точно в цирке, приседала.

— Ничего не поделаешь, господин поручик! Может, оба на одни взвалим? продолжал Лехин, приглаживая выпавшие из-под фуражки потные волосы. — Васька уж постарается, едри его корень!.. Не выдаст, может…

— Пожалуй…

И вот мы закричали:

— Идет! Идет!..

Васька косил. Кожа на спине его ходила гармошкой.

— Идет! Эээ-эй! Вытянул!..

Мы примкнули к обозу 1-го батальона, идущего в арьергарде.

Быстро перебирая передними ногами и далеко назад выставляя задние, Васька тянул два пулемета. Машка — третий. Мы подталкивали. Акимов вел под уздцы раненного под Баромлей Акима.

Третьи сани мы бросили.

* * *

— …их к матери, пулеметы эти! — обгоняя нас, крикнул какой-то офицер из последних саней обоза. — Пропадете!..

— И вся твоя панихида!.. — крикнул за ним второй. Васька сдавал. Останавливался каждую минуту.

— А ну-ткась, ми-лый!.. ми-и-лый!.. — подбадривал его Едоков жалобно, точно плача, растягивая слова.

— Погибать, видно! — ворчал Акимов.

Прошли с версту. Не больше. Полк уже скрылся.

* * *

— Снимите погоны, господин поручик. Бывает, что и не расстреливают. Ей-богу. А мы выдавать вас не станем, — сказал Едоков, обернулся и, подняв ладонь к лицу, стал смотреть на север.

Ефрейтор Лехин сидел на ободьях саней. Смотрел на землю.

— Может, замки повынимаем и пойдем все же?

— Все одно погибать!..

Я не отвечал. Думал о том, как впрячь всех трех лошадей в одни сани.

Но вдруг, толкнув меня, Лехин быстро приподнялся.

— Господин поручик!.. Хохлы!.. — закричал он. — Гляньте, господин поручик, едут, едри их корень, едут!.. По дороге, нам навстречу, шло двое саней.

— Не утекли б только, едри их корень!.. Ведь учуют, чего поджидаем, ах ты…

Но сани приближались.

— Стой!..

— Стой, говорю!.. — И, быстро впрыгнув во встречные сани, Лехин вырвал вожжи из рук дремавшего мужика.

— Поворачивай! — кричал Акимов, схватив за морду лошадь вторых саней.

Разбуженный Лехиным крестьянин испуганно вскочил с рогожки и содрал с головы линялый и мятый картуз.

— Родные!..

— Поворачивай!

— Родные!.. Помилосердствуйте! Аль не хрестьяне?.. Аль без понятия вовсе! Второй месяц, как от хозяйства!.. Родные…

Его рыжими, под горшок подстриженными волосами играл ветер.

— Разберите, родные, по всей справедливости!.. — бабьим голосом молил подводчик, доставая из кармана шаровар какую-то мятую бумажку. — Ваши вот выдали… Не тронут, говорили… Сам писарь говорил… Потому, говорил писарь, законно мы действуем… А где ж законно, родные…