Зато в стане королевы-матери воинственности было не занимать. Помимо обиженных герцогов и принцев, ее сторону на сей раз приняли и гугеноты, возмущенные поведением Люиня в его владениях. Шантелуб был готов в любой момент поднять мятеж и заявлял об этом так, будто вверенный ему Шинон был, по меньшей мере, вторым городом Франции. Одинокий голос Ришелье, взывавший о мире, тонул в шумном и гневном хоре. «Но что я могу один? Что? Что?»

Ришелье спохватился и открыл глаза: уж не произнес ли он это вслух? Фигура отца Жозефа окончательно растворилась в тени, однако из темноты донесся его напевный голос: «И сказал Господь: истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: „Перейди отсюда туда“, она перейдет, и ничего не будет невозможного для вас…»

— Вот и передайте от меня такой ответ господину де Люиню, — улыбнулся Ришелье.

Шум за столом совета усилился. Ришелье выждал некоторое время, затем сказал, не повышая голоса:

— Позвольте мне продолжать.

Голоса понемногу стихли, хотя герцог Майенский все еще что-то басил, обращаясь к своему соседу.

— Так вот, господа, — заговорил Ришелье, — поскольку силы у нас есть, и силы немалые, их надо не скрывать, а выставлять напоказ, чтобы устрашить противника и избежать необходимости пускать их в ход.

— Что? Бряцать оружием, не сражаясь? — насмешливо процедил Шантелуб.

— Вот именно, — спокойно ответил Ришелье. — Показать свою силу, чтобы не быть вынужденным прибегнуть к ней.

— Зачем же тогда армия? — недовольно проворчал герцог де Немур. — Да вы знаете, каких денег мне стоили фламандские наемники?

— Они при вас и останутся, — возразил епископ. — Но вы как будто забываете, господа, что мы находимся на земле нашего отечества, и наш противник — не иноземец, а наш король.

При этих словах ропот возмущения возобновился с новой силой. Все присутствующие, стараясь перекричать друг друга, высказывали свои обиды и претензии. Мария Медичи растерянно переводила взгляд с одного на другого, не зная, что ей делать. Ришелье был невозмутим.

«Ну и пусть, — думал он. — Пусть! Хотите показать, чего вы стоите? Мы скоро это увидим! Я принимаю вашу игру, господа! Каждый сам за себя».

— В таком случае, — возвысил он голос, привлекая к себе внимание, — в таком случае, я предлагаю следующий план.

Шум смолк, все взгляды обратились на него.

— Закрепиться в Анжу, провести переговоры с господами де Роганом и Ледигьером, чтобы они держали гугенотов наготове, с герцогом де Монморанси, который обеспечит нам поддержку в Лангедоке. Нормандия и Бретань и так у нас в руках.

Сидевшие за столом герцоги де Лонгвиль и де Вандом согласно закивали.

— И главное, господа, — быть готовыми выступить всем сразу. А для этого предлагаю утвердить единое командование.

Ришелье сел, показывая тем самым, что его выступление окончено. Пряча усмешку, наблюдал за собравшимися: несомненно, каждый прочил в главнокомандующие себя и ни за что бы не потерпел оказаться под началом у соседа.

— Я полагаю, — вступила королева, — назначить главнокомандующим господина Луи де Марильяка.

Снова шум, возмущенные возгласы. Мария беспомощно посмотрела на Ришелье, ища его поддержки. Марильяки — Мишель и Луи — были его протеже, которых он ввел в окружение королевы-матери. Лицо епископа было по-прежнему бесстрастно.

— Что ж, — сказал он, дождавшись небольшого затишья, — поскольку иных предложений не поступило, решение ее величества утверждено.

Он едва удержался от смеха, увидев ошеломленные лица членов совета.

Донесения о волнениях в Нормандии поступили в конце июня. Отовсюду приходили тревожные сообщения о том, какие армии собирают сторонники королевы-матери. Люинь был подавлен, Деажан озабочен, Силлери удручен, маршалы хранили суровое молчание. В таком настроении и начался королевский совет четвертого июля.

Однако оказалось, что король, пребывавший в последнее время в мрачном расположении духа из-за несварения желудка, сегодня бодр и весел. Он выслушал депеши, обвел взглядом своих советников и справился об их мнении. Шомберг опасался удара с юга, Креки предлагал идти на Анже, Деажан — укреплять столицу, Люинь молчал и грыз ногти.

— Да, вариантов множество, но нужно идти на того, кто сильнее и ближе, — подвел черту Людовик. — Это Нормандия. Я хочу пойти прямо туда, а не ждать, сидя в Париже, пока моим королевством овладеют, а на подданных наденут ярмо. Я верю в силу своего оружия, ибо вины на нем нет. Совесть моя чиста, я ни в чем не был непочтителен к королеве-матери, несправедлив к народу или скуп в отношении вельмож. Итак — вперед!

Через три дня, оставив Анну Австрийскую замещать себя в Париже, король выступил в поход во главе восьми тысяч пехоты и шестисот всадников. Вместе с ним отбыли его брат Гастон, принц де Конде и маршалы Шомберг, Прален и Креки. Еще через три дня он достиг Руана, из которого сбежал герцог де Лонгвиль. Неделей позже сдался Кан, покинутый Вандомом. Не задерживаясь в Кане, король двинулся к Луаре. В Анже началась паника.

От герцога д’Эпернона, который должен был выступить навстречу королю из Пуату, не поступало никаких известий, герцог Майенский зачем-то явился в Анже, где был встречен крайне неприязненно.

Подступы к резиденции королевы-матери прикрывал городок Пон-де-Се, расположенный на трех островках на Луаре, соединенных четырьмя мостами. Охраняли его граф де Сент-Эньян, герцог де Рец и примкнувший к ним Вандом. В их распоряжении были три тысячи пехотинцев, четыреста всадников и три пушки. Узнав о приближении королевской армии, защитники Пон-де-Се послали гонца к королеве, чтобы получить от нее приказ: что им делать. Королева, немного подумав, велела обороняться и не атаковать. Что же это за война такая, возмутился де Рец и ушел из крепости, уведя с собой тысячу пехотинцев и почти всю конницу. Когда Сент-Эньян об этом узнал, вблизи замка уже выстраивались королевские полки.

Людовик и Креки, посовещавшись, определили удобные позиции для пушек и распределили силы. Аркебузиры выстроились в шахматном порядке в две линии, чтобы посменно вести огонь. Пехота с фашинами[3] ринулась вперед.

Бой длился три часа. Солдаты Сент-Эньяна отчаянно сопротивлялись. Со всех сторон неслись крики, лошадиное ржание, грохот пушек и аркебуз, щелканье мушкетов, стоны раненых. Людовик, в латах, на коне, принимал донесения и отдавал приказы. Он был полон воодушевления и не чувствовал усталости.

К исходу третьего часа королевские солдаты прорвались через ров и вломились в крепость. Защитники замка стали прыгать со стен в Луару, пытаясь спастись вплавь. Несколько сот человек утонуло. Сент-Эньян был взят в плен, Вандом сбежал.