Об отъезде Пушкина из Михайловского вспоминает М. И. Осипова: «1-го или 2-го сентября 1826 года Пушкин был у нас; погода стояла прекрасная, мы долго гуляли; Пушкин был особенно весел. Часу в 11-м вечера сестры и я проводили Александра Сергеевича по дороге Михайловское…

Вдруг рано на рассвете является к нам Арина Родионовна, няня Пушкина… На этот раз она прибежала вся запыхавшись; седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд. Из расспросов ее оказалось, что вчера вечером, незадолго до прихода Александра Сергеевича в Михайловское прискакал какой-то — не то офицер, не то солдат (впоследствии оказался фельдъегерь). Он объявил Пушкину повеление немедленно ехать с ним в Москву. Пушкин успел только взять деньги, накинуть шинель и через полчаса его уже не было»[49].

Дата неверная; на самом деле Пушкин уехал из Михайловского в ночь с 3 на 4 сентября.

В Москве Пушкина сразу же принял Николай I. Царь не скрывал, что он говорил с «умнейшим человеком в России» (его собственные слова), но одновременно заметил, что за Пушкиным нужен глаз да глаз. В литературных кругах Пушкина встретили с распростертыми объятиями. Слухи о милостивом отношении Николая I к поэту сделали его желанным гостем также и в московских гостиных. Москва, шумно и не заглядывая в будущее, праздновала коронационные торжества. В конце концов Пушкин устал от бурного хлебосольства «старой столицы» и в октябре на месяц возвратился в «свою избу» в Михайловском.

Крестьяне радостно встретили своего барина, и это по-настоящему растрогало Пушкина. Он писал Вяземскому: «Деревня мне пришла как-то по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму. Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни, хамов и моей няни — ей-богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при царе Иване. Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом»[50].

«Делом» были отнюдь не стихи, а «презренная проза». По заданию царя Пушкин написал записку «О народном воспитании». Официальный заказ поставил его в затруднительное положение, но он решил (как сам выразился в разговоре с Вульфом) «не пропускать такого случая, чтобы сделать добро». Пушкин едко отозвался о системе домашнего воспитания, когда «ребенок окружен одними холопями, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести». Среди предлагаемых им мер было также уничтожение в учебных заведениях унизительных телесных наказаний. Кроме того, Пушкин писал, что русскую историю необходимо преподавать по Карамзину. Николаю I кое-что понравилось из пушкинских рассуждений, но в целом он остался недоволен. Бенкендорф передал Пушкину его слова, что на первое место должно ставить «нравственность, прилежание, служение, усердие» — и именно это следует сделать предметом народного воспитания.

В следующем году Пушкин уединился в Михайловском на целых два месяца. На этот раз он серьезно занялся прозой. Его первым опытом стал незаконченный роман «Арап Петра Великого». Характерно, что старый замысел стал воплощаться

А. Вульф, посетивший Пушкина 15 сентября 1827 года, нашел его за письменным столом «в молдавской красной шапочке и халате». На столе лежали «Журнал Петра Великого» и тома карамзинской истории. После обеда Пушкин поделился с гостем своими планами. Он непременно собирался писать «Историю Петра I» и «Историю Александра I»; последнюю — «пером Курбского». Мимоходом поэт заметил (пожалуй, преждевременно), что уже можно описывать царствование Николая I и 14 декабря.

Прошли долгие семь лет, когда Пушкин вновь приехал в Михайловское (сентябрь 1835 года). Это был уже усталый человек, мучимый мыслью, что он не в состоянии справиться со своей ролью главы многочисленного и постоянно растущего семейства. Денежные заботы гасили вдохновение. Пушкин уединился в деревне для работы, но трудиться с прежней интенсивностью не получалось. Он писал жене 25 сентября: «Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а все потому, что не спокоен. В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; все кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Например, вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарился, да и подурнел. Хотя я могу сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был»[51]. Фактически единственным итогом этой осени стало знаменитое стихотворение «Вновь я посетил» — поразительное своей просветленной мудростью; оно воспринимается как завещание поэта будущим поколениям.

Последний раз Пушкин приехал в Михайловское в апреле 1836 года, привезя туда гроб матери. Она была похоронена 3 апреля у алтарной стены Успенского собора Святогорского монастыря рядом с могилами родителей О. А. и М. А. Ганнибал. Поблизости Пушкин, обуреваемый мрачными предчувствиями, купил место для себя. На похоронах присутствовал весь семейный клан Осиповых-Вульф. На следующий день поэт послал письмо Языкову с поклоном «от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти».

После смерти матери поэта встал вопрос о наследстве; решалась и судьба Михайловского. Как часто бывает в подобных случаях, между наследниками начались бесконечные расчеты, утомлявшие Пушкина; брат Л. C. Пушкин и сестра О. С. Павлищева надеялись, благодаря наследству, он — выкрутиться из долгов, она — поправить шаткое финансовое положение своего семейства. Поэт до последнего дня стремился сохранить Михайловское за собой, но в случае продажи мог уплатить за него не более 40 тысяч. Вопрос не был решен до гибели Пушкина. Михайловское стало собственностью детей поэта, но только благодаря тому, что оно было в их пользу выкуплено опекой у остальных наследников.

На рассвете 6 февраля 1837 года Пушкин был похоронен рядом с могилой матери. Гроб с его телом был доставлен из Петербурга в сопровождении А. И. Тургенева и камердинера поэта Никиты Козлова. Об обстоятельствах похорон вспоминает младшая дочь П. А. Осиповой-Вульф Екатерина Ивановна Фок, которой в те дни было тринадцать лет: