– Нищие, – сказала она, – это часть нашей жизни. Быть кабальеро, идальго – это не зависит от общественного положения, от полученного состояния, это просто… como se dice?.. природное великодушие. У Кальдерона нищий попадает прямо в рай, человеку богатому и рабочему это сделать гораздо труднее… А вот и дворец Периколы. По крайней мере, так его называют… Это тот самый дом, в котором могущественный вице-король поселил свою любовницу.

Фонтен восхитился архитектурным стилем – эдакий креольский Людовик XV, – где мраморные колонны заменили стволами бамбука. Дворец превратился в казарму. Во дворе солдаты чистили лошадей. По мощеной мостовой стучали копыта. Несколько мужчин прекратили работу, засмотревшись на Долорес Гарсиа.

– Mira, – сказал один из них, – es guapa.[21]

Она довольно рассмеялась:

– Крепко словцо; он хотел сказать, что я красивая. Правильное слово было бы hermosa.

– По-латыни это formosa. Если бы я провел с вами месяц, я бы заговорил по-испански.

– Вы заговорите на нем завтра, – сказала она. – Итак, mira, Гийом, – она впервые назвала его по имени, и ему показалось, что она приласкала его, – это была комната Периколы с кроватью под балдахином, расписанным наивными и чувственными картинками… Сюда приходил ее любовник. А рядом, в соседней комнате, молельня. Согрешив, она устремлялась прямиком туда, чтобы вымолить прощение у Господа… На столике миниатюрная золотая карета с праздника Тела Господня… Es bonito, no?

– Muy bonito,[22]– ответил он. – Мне кажется, я слышу, как во дворе бьют копытом андалузские мулы.

– Посмотрите в окно, видите в ветвях дерева плетеный домик?.. Там вице-король отдыхал после обеда.

– Милый восемнадцатый век! – воскликнул Фонтен. – Чудесная эпоха, когда великий страх еще не овладел правящими классами! Чудесное время, когда посланник его католического величества мог, не опасаясь скандала, жить с любовницей! Увы! После всех наших революций и реакций мы сделались моралистами. Но наша мораль не в сердце, что пошло бы ему только на пользу, а… э-э… в поведении.

– Ах! Гийом, – сказала она и вновь взяла его за руку.

Выходя из дворца, в какой-то лавчонке Фонтен увидел трости из необработанного дерева и непременно захотел купить такую. Мамаши, гуляющие с детьми по Аллее Босоногих, с удивлением смотрели, как он поднимает эту трость к небу и, остановившись посреди дороги, что-то долго говорит смеющейся Долорес. Еще погуляв немного, она вновь предложила взять такси и отправиться в музей Магдалены.

– Вы не против, Гийом? Там изумительное собрание статуй, керамики и тканей, настоящая история доколумбийской цивилизации.

– Искусство инков? – спросил Фонтен. – Разумеется, я хочу в этот музей.

– Нет же, это не искусство инков, Гийом! Все так говорят, потому что Писарро и Альмагро[23]нашли здесь инков, но ведь сами инки были завоевателями, которые покорили империю и разрушили гораздо более древнюю цивилизацию… и вы сейчас увидите ее остатки… Сорок веков искусства, как в Египте. Я так рада, что первая покажу вам эту красоту… Уверена, вам понравится.

– Я тоже уверен, – ответил он.

В этот момент такси сделало смертельно опасный поворот, и Долорес, смеясь, ухватилась за колени своего спутника.

«Как хорошо, – подумал он, – что по программе я задержусь в Лиме не больше трех дней. Это становится опасным».

Музей восхитил его. Он увидел вазы, такие же прекрасные, как греческие, старинные скульптуры, золотые украшения. В ивовых корзинах лежали скрюченные мертвецы, похороненные с оружием и в плащах, цвета которых – ярко-зеленый, темно-синий, гранатовый – напоминали палитру Гогена.

– Я просто потрясен этим музеем, – выйдя на улицу, признался он. – Поразительно, на этом континенте, отрезанном и от Европы, и от Африки, найти излучину греческого и египетского искусства… Какие мы здесь видели вазы: примитивизм, потом классицизм, потом реализм, потом декаданс… Если бы не вмешались конкистадоры, цикл бы возобновился. Вы понимаете, моя прекрасная подруга, величие этого беспрестанного повтора? Цивилизации не просто смертны: они проживают свою юность, зрелость, старость. Мы не можем охватить взглядом весь контур нашей цивилизации, взгляд скользит лишь по касательной. Но когда в нескольких залах разворачивается полная панорама – воплощение этой цикличности, это просто… э-э… эпическое зрелище.

– Вам понравилось, Гийом? Я очень рада… А теперь, увы, пора возвращаться в «Боливар»… Наверное, Петреску уже бьет копытом. Но только сначала зайдем на минутку в церковь Магдалены… Это моя любимая.

Маленькая барочная церковь очаровала Фонтена. От алтаря вверх тянулись тяжелые витые серебряные колонны, через опаловые окна проникал перламутровый свет, Дева Мария и святые были одеты как персонажи Мурильо, но в настоящее сукно и парчу. Сотрясаемая рыданиями, какая-то женщина молилась с такой горячностью, что даже не заметила вошедшую парочку. Долорес преклонила колени на плиты и пробормотала короткую молитву. С восхищением наблюдая за нею, Гийом Фонтен чувствовал, что его уносит в какой-то иной мир, поэтичный и страстный. Ему казалось, что в его жизнь входит нечто огромное и прекрасное. На него нахлынуло счастье.

Закончив молитву, Долорес вернулась к своему спутнику.

– Судьба, – произнесла она вполголоса доверительно и серьезно. – Судьба постепенно побуждает нас проникнуть в этот огромный неведомый мир.

Несколько мгновений они стояли молча и неподвижно, словно не в силах нарушить красоту этого мгновения. Затем она медленно направилась к выходу. Когда они вернулись к гостиницу, Петреску был уже вне себя от волнения:

– Мэтр, мэтр, какой безрассудный!.. Лолита, что вы делать с мэтром? Лекция через один час… Мэтр не смочь говорить…

Но он ошибался, речь, которую Гийом Фонтен произнес этим вечером, была лучшей за всю его поездку.

После выступления Сент-Астье пригласил Долорес, Мариту и несколько молодых перуанских писателей «выпить стаканчик в „Боливаре“», так что Фонтен, счастливый своим успехом, лег спать поздно. Он проспал несколько часов, и ему снилось, что Долорес и Полина разговаривают о нем, как добрые приятельницы. Затем Полина, во сне, принялась печатать на пишущей машинке, и ее стрекотание разбудило его. Это стучал в дверь Овидий Петреску. Фонтен пошел открывать.

– Buenos días, maestro… Я извиняюсь вас разбудить. Я должен убедиться, что вы не исчезнуть на целый день, как вчера… Не надо так делать, мэтр. Здесь вы не принадлежать сам себе, вы есть Гийом Фонтен, вы есть Франция… Сегодня вы обедать у президент республика, потом вы должны идти в Альянс Франсез, потом будем прием… В шесть часов министр Сент-Астье давать в честь вас коктейль в своем частный дом… Я вам это говорить сразу, потому что Долорес Гарсиа уже звонила узнать, если вы будете гулять с ней… Я не знаю, что вы сделать с этой женщиной, мэтр! Она мне говорить: «Я никогда не встречать такой интересный человек». Я знаю, если вы захотеть, она будет с вами. Но сегодня, мэтр, у вас есть ваш долг. Простите меня…