Жорж из вежливости показали вид, что их тоже интересует этот разговор, но скоро начали говорить о своих собственных делах. Таня спросила, о чем была речь на последнем студенческом собрании, на которое она не попала. Жорж рассказал и, в свою очередь, осведомился, приготовила ли она свой реферат для следующего собрания.

– Да, я написала. Но вышло так плохо, что я, вероятно, вовсе не решусь читать. Жаль, что я не выбрала чего-нибудь полегче.

– Всякое начало трудно, – сказал Жорж. – Но, быть может, работа вышла лучше, чем вы думаете. Покажите ее мне.

– С удовольствием; но я уверена, что и вам она не понравится.

Она повела его в свою комнату, где на изящном письменном столике лежала аккуратно переписанная, тщательно сшитая тетрадка с широкими полями. Она передала ее молодому человеку. Жорж вынул карандаш из кармана и уселся читать с деловым видом человека, привыкшего к просмотру рукописей. Вытянувшись на стуле, немая как рыба, Таня с забавным напряжением не сводила глаз с Жоржа. Ей не хотелось, чтобы он счёл ее глупой, но ее первый опыт был так плох, что она ничего другого и ждать не могла.

Они были знакомы всего несколько месяцев, но уже очень подружились. Молодая девушка никогда не вела такой полной и многосторонней жизни, как со времени встречи с Жоржем. Когда, несколько лет тому назад, Зина, только что убежавшая из тюрьмы, появилась у них в доме, она взволновала молодое воображение Тани, открыв ей совершенно новый мир. Но тогда она была совсем девочкой, и таинственный мир, в котором жила Зина, не то пугал, не то интересовал ее. Теперь она знала его лучше, и ей нравились приятели Зины. На одном из собраний она познакомилась с Жоржем, и он скоро занял главное место в ее умственной жизни.

Слушая его, девушка чувствовала прилив новых сил. Жорж не льстил ей и, конечно, не сказал ей ни одного комплимента. Никто из их поколения, так горячо защищавшего права женщин, не позволил бы себе этого, да и всякая девушка сочла бы комплименты за пошлость. Жорж не смущал ее разговорами о ней самой. Такие разговоры он берег для своих близких друзей, которым он прожужжал уши подробным анализом всех необыкновенных качеств открытой им девушки. Но он был так преисполнен ею, что это давало себя знать, о чем бы он ни говорил. Рассказывая Тане про Андрея и про радость их встречи, он не мог скрыть, что много раз беседовал о ней со своим другом. Когда речь заходила о кружке, к которому они с Таней оба принадлежали, то, незаметно для него самого, вводились тонкие намёки на скрытые качества девушки и ее революционные таланты.

Хотя Таня протестовала и старалась не верить словам Жоржа, но не могла не радоваться и не чувствовать благодарности за то, что такой замечательный человек, как ее новый знакомый, такого высокого мнения о ней. Жорж представлялся ей в ореоле доблестного рыцаря, сражающегося за благородное дело и рискующего для него свободой и жизнью. Она не сомневалась, что установившиеся между ними отношения – чисто дружеского характера. При своей красоте и вдобавок богатстве Таня имела много поклонников, но ничего похожего на их поведение она не приметила в Жорже. Он обращался с нею как с товарищем, без всякого намёка на ухаживание. Иногда делал ей замечания и всегда говорил прямо в глаза, когда считал ее неправой. Оттого ей так приятно было в его обществе, и тем более она ценила его тонкие, сдержанные похвалы.

Она вздохнула с облегчением, когда Жорж, прочтя написанное, сказал ей, что реферат недурён. Несколькими отметками карандашом он указал, где следует сделать небольшие перестановки и сокращения.

Посреди их разговора вошли Зина и Андрей.

При виде Зины молодая девушка сейчас же забыла про свой реферат, про Жоржа и про все на свете в порыве страстного сочувствия горю своего несчастного друга. Она знала, как сильно Зина любила Бориса, и теперь видела ее в первый раз после ее неудачной поездки в Дубравник.

Вопросительно и испуганно взглянув на нее большими выразительными глазами, Таня бросилась к подруге и стала целовать ее с девичьей экспансивностью. Но красивое лицо молодой женщины оставалось спокойным и не обнаруживало никаких знаков волнения. Глядя в эту минуту на них обеих, можно было подумать, что Таня потеряла близкого человека и Зина пришла утешать ее. Глубокие серые глаза Зины встретили взволнованный и полный сострадания взгляд Тани совершенно твёрдо. Ее изящный лоб, оттенённый волнистой линией волос, был безоблачен, радостная улыбка говорила, как ей приятно видеть Таню.

Таня почувствовала успокоение. Ей так хотелось успокоиться. Грусть и сожаление не вяжутся с оптимизмом юности.

– Григорий Александрович, надеюсь, дома? – спросила Зина.

– Да, папа разговаривает с Криволуцким. Мы сбежали сюда, чтобы не мешать им своей болтовнёй, – сказала Таня. – Теперь, когда нас так много, мы смело можем нагрянуть на них.

Жорж представил ей Андрея.

– Это мой товарищ, Татьяна Григорьевна. Прошу любить и жаловать, – сказал он.

– Непременно постараюсь, – ответила молодая девушка, протягивая Андрею руку с поразившей его грациозностью.

Оказалось, что Репин и Криволуцкий уединились в кабинете и сидели там в облаках дыма.

Андрей для удобства был представлен под именем Петрова, хотя, конечно, его настоящее имя известно было и Репину и Криволуцкому, который нарочно пришёл, чтобы познакомиться с ним.

Пожилой адвокат радушно принял Андрея. Между старыми эмигрантами было несколько друзей юности Репина, и ему хотелось узнать, как им живётся на чужбине.

Андрей некоторых из них знал лично, а о других слыхал от общих друзей. Русских эмигрантов за границей немного, и более старые из них, к числу которых принадлежали друзья Репина, были известны всем. Они много работали, каждый в своём направлении, разделённые бо́льшей частью политическими несогласиями. Одни были бодры и здоровы, другие нет. Вот все, что можно было сообщить об их довольно однообразной жизни.

– Боюсь, что здесь жизнь не покажется вам слишком однообразной, – сказал хозяин. Добродушная улыбка показалась на его толстых губах и быстро исчезла, оставив серьёзное, вдумчивое выражение на резко очерченном умном лице старого адвоката.

Разговор сделался общим. Репин бывал в Швейцарии во времена Герцена и вспоминал о приятных впечатлениях, которые вынес оттуда.

– Какой тяжёлый контраст для вас, – сказал он, – после долгой привычки к полной свободе вдруг очутиться в этой несчастной стране, где слова нельзя сказать, не рискуя попасть в лапы жандармам.

– Контраст, конечно, большой, – согласился Андрей. – Но я лично мало страдаю от него; мне, во всяком случае, приятнее жить здесь, чем