— Верно. Я помню ее еще ребенком; то есть когда я была ребенком. Она лет на двадцать старше меня, хотя, уверена, она никогда в этом не признавалась, даже хирургу, который делал ей пластическую операцию.

— Пластическую операцию?

— Да, дорогой, она сделала подтяжку лица. Ты что-нибудь знаешь о таких вещах? Делаются два небольших надреза за ушами, которые потом прикрывают волосами.

— А как я мог такие надрезы увидеть?

— Я их заметила, я о таких вещах все знаю. Но к делу это отношения не имеет. Она была здесь, сколько я себя помню. Их семья была тесно связана с нашей: они жили неподалеку, на той же улице, она приходила к нам ужинать и по другим поводам; обычно приходила одна. Ее отец был гробовщиком и не очень общительным человеком. Мать что-то не поделила с моей матерью, так что мы редко ее видели.

— И к вам ходила только дочь?

— Да, только Камилла. Она организовала ассоциацию молодежи в поддержку отца, занималась и другими подобными вещами. Была просто помешана на политике до тех пор, пока не вышла замуж за Роджера. После этого стала реже у нас появляться; возможно, из-за того, что у Роджера не сложились отношения с отцом.

— Мне кажется, у сенатора был роман с миссис Помрой.

Элен изумленно уставилась на меня, потом рассмеялась.

— Черт возьми, вот так идея!

— А что тебе кажется неверным? — мне не нравилось, когда мои идеи так презрительно отвергали.

— Не знаю, но мне это кажется совершенно невероятным. Насколько я знаю, отец никогда особо не увлекался женщинами. Возможно, он стал предметом ее обожания, такое случалось, когда он был моложе. Вокруг него вечно крутилась какая-нибудь молодая женщина, однако я уверена, что никогда ничего не случалось. Мама всегда внимательно присматривала за отцом.

— Тем не менее я думаю, что-то могло случиться.

— Ну и что, даже если и так?

— Это дало бы Помрою еще один повод убить твоего отца.

— С чего вдруг спустя пятнадцать лет ему становиться ревнивым мужем? Да еще из-за того, что произошло до их встречи с Камиллой? Дорогой, это полный бред. У него и без того поводов хватало. Знаешь, Питер, видимо, ты в душе большой романтик: веришь, что любовь виной всему на свете.

— Ну, давай, давай, — хмыкнул я. Я был страшно ею недоволен, да и собой тоже: вариант с Помроем терял всякий смысл. Он мог совершить убийство, но не совсем. Что-то не сходилось. Мотив был налицо, но вся ситуация выглядела слишком неправдоподобной. Убить человека в его доме своим собственным оружием непосредственно после открытой ссоры с ним? Я был уверен, что миссис Помрой каким-то образом замешана в это дело, но не мог представить, как именно. Так что я довольно неохотно начал анализировать другие возможности и других подозреваемых.

— Но сама идея мне нравится, — игриво заметила Элен, — она показывает ту сторону твоей натуры, которую я больше всего люблю.

Потом мы препирались еще несколько минут, но тут я вспомнил, что нужно писать статью для «Глоуб», прекратил перебранку и оставил Элен в одиночестве сражаться с бутылкой виски.

Когда я спустился в холл, распахнулась дверь комнаты Ленгдона, и он жестом пригласил меня войти. Присутствие человека в штатском, охранявшего кабинет, заставило меня насторожиться: он мог видеть все, что происходит на втором этаже.

Комната Ленгдона, отделанная американским кленом, была точно такой же, как моя, только немного больше. На столе стояла раскрытая пишущая машинка, на полу валялись скомканные листы бумаги. Похоже, он пытался работать, но не слишком успешно.

— Послушайте, надеюсь, я не очень вас расстроил своим появлением в комнате мисс Роудс…

Он явно очень нервничал.

— Расстроили меня? — я рассмеялся. — А почему вы должны были меня расстроить?

— Но вы же с ней помолвлены…

— Я помолвлен с ней не больше чем вы. Она помолвлена со всей мужской половиной рода человеческого.

Он удивленно уставился на меня. Мне показалось, что парень не привык вращаться в свете. С такими молодыми людьми я был знаком: серьезные и искренние идеалисты, они, как правило, одарены великолепной памятью и легко сдают экзамены в колледжах.

— Видимо, это я должен извиниться, что вломился в комнату без стука в тот момент, когда вы так прекрасно проводили время.

Он покраснел. Чтобы сменить тему, я показал на пишущую машинку.

— Готовите статью?

— Ну, и да, и нет, — вздохнул он. — Я позвонил в Нью-Йорк сегодня утром и спросил, что теперь делать. Мне не сказали ничего определенного. Я хочу сказать, что мы никогда не пишем об убийствах: это не наша тема. С другой стороны, это убийство имеет определенное политическое значение, может быть, даже очень большое. Если бы мне удалось что-то выяснить, это могло бы стать неплохим шансом.

— Обычно я работаю на «Глоуб», — участливо сообщил я. — Конечно, мы по-разному подходим к убийствам. Вы правы, у меня тоже есть подозрение, что это убийство носит политический характер, но выяснить это будет непросто.

— Я в этом уверен, — с неожиданной горячностью заявил Ленгдон. — Он был опасным типом.

— Много времени вам понадобилось, чтобы прийти к такому выводу?

— Ровно один день, хотя я здесь уже четыре. За это время я узнал такие вещи, что, если бы мне раньше про них рассказали, никогда бы не поверил, что такое возможно. По крайней мере, в нашей стране.

— Что вы имеете в виду?

— Вы видели фамилии людей, поддерживающих Роудса в борьбе за президентство? В списке все местные фашисты, все «охотники на ведьм».

— Должно быть, вы подозревали это, когда ехали сюда.

Ленгдон присел на кровать и закурил; я сел лицом к нему за стол.

— Ну, естественно, мы за ним наблюдали. Он был шутом и фигляром; вы понимаете, что я имею в виду. Старомодный узколобый демагог, который постоянно твердил про американский образ жизни. А специальность нашего журнала — разоблачительные статьи о реакционерах. Такие материалы обычно не бывают явно враждебными, они пишутся так, чтобы герой статьи запутался в собственных словах. Вы не представляете, как легко это сделать. Обычно эти люди хорошо защищены, окружены секретарями; даже пресса им помогает: редактируют их слова и подправляют факты, представляют их куда более разумными, чем на самом деле.

Так что моя задача состояла в том, чтобы дословно записывать разговоры этих «великих людей», конечно, выборочно, и публиковать их со всеми несуразностями и нелепостями. Я думал, то же самое придется делать и здесь, однако скоро обнаружил, что Роудс отнюдь не пустомеля. Он оказался прожженным типом, которого нелегко заманить