Грязные кеды, в руках наушники, на коленях и локтях флуоресцирующие защитные щитки. Они направились прямо в кабинки, очень быстро вышли и с отвращением посмотрели на собственные грязные следы на мокром кафеле. Тот, что повыше, замер, как перед смертоносными зыбучими песками, и повернулся к Орсю:

– Чертов свинарник!

Второй осторожно, чтобы не поскользнуться, обогнул грязное место, шагнул в другой угол и начал там топтаться.

– Ты нам осточертел, Хагрид! Неужели нельзя мыть сортир рано утром или поздно вечером, когда никому сюда не надо?

Первый, лет тринадцати, не больше, – из-под велосипедных шортов выглядывают фирменные трусы – решил перещеголять приятеля:

– Вот именно, Хагрид, так делают везде – в школе, в офисе моего отца, даже в уличных туалетах. Мусор вывозят и дерьмо убирают, когда люди еще спят в своих постелях или уже разошлись по домам.

Коротышка – на вид максимум двенадцать лет – в длиннющей футболке Waikiki XXL[62] подал следующую реплику:

– Это работа, а не развлечение, Хагрид. Обслуживание пользователей, уважение к клиентам, понимание сути туристического бизнеса. Унитазы должны блестеть, дерьмо – исчезать как по волшебству, а тебе лучше оставаться невидимкой.

Орсю бросал на малолетних мучителей затравленные взгляды, ненависти в его глазах не было – только страх. Его пугали их слова, то, что они могли сделать. Возможно, даже их разочарование.

Клотильда колебалась. Будь она помоложе, уже кинулась бы в бой, а сейчас дала себе три секунды и только после этого резко повернулась к подростку постарше. Три секунды… Не так уж ты и постарела, дорогая…

– Как твоя фамилия?

– Зачем это?

– Назови свое имя!

– Седрик.

– Седрик… А дальше?

– Седрик Фурнье.

Она кивнула второму парню:

– Твоя очередь.

– Максим. Максим Шантрель.

– Ладно, я с этим разберусь.

– С чем, мадам?

– Решу, буду ли подавать жалобу.

Мальчишки переглянулись. Они не понимали. Жалобу на этого типа – за то, что плохо убирается? Вряд ли. До такого они доводить не хотели…

– Да-да, жалобу – за оскорбление работника при исполнении, замечания дискриминационного характера (она демонстративно бросила взгляд на негнущуюся руку Орсю), злоупотребление властью в отношении третьего лица.

– Вы издеваетесь, мадам?

– Мэтр – не мадам. Мэтр Барон. Адвокат по семейному праву, «IENA и Компаньоны» в Верноне.

Они снова переглянулись, совершенно подавленные.

– Пошли вон!

Ребята испарились.

Орсю не ответил на ее улыбку. Ну и ладно. Клотильда повернулась к зеркалу, гордясь в душе взбучкой, которую устроила маленьким негодяям, уголком правого, уже подведенного глаза она косилась на бородатого великана. Он еще мгновение постоял неподвижно, потом кинул тряпку в ведро и достал чистую.

Внезапно у Клотильды так сильно закружилась голова, что она выронила кисточку и обеими руками ухватилась за раковину.

Черная струйка туши потекла по белоснежной эмали.

Она пыталась успокоиться и точно восстановить в памяти безобидный жест Орсю. Бросить грязную тряпку в ведро и вытащить из него другую, чистую.

Невозможно, невозможно, невозможно.

Полоска черной туши медленно подбиралась к сливному отверстию – совсем как змея, ползущая в свое убежище.

Безобидный жест.

Орсю, повернувшись к ней спиной, убирал щеткой следы, оставленные юными придурками.

Ирреальный жест… потусторонний.

Она теряет рассудок.

– Потрясающе выглядишь, Валентина…

Червоне Спинелло стоял в дверях административного корпуса, приветствуя входящих и выходящих, как опытный лицейский надзиратель, взирающий на покидающих здание учеников. Его жена Аника на превосходном английском беседовала со скандинавскими туристами, взгромоздившими на стойку огромный тяжеленный рюкзак. Высокая, элегантная, утонченная, внимательная и деловая, она была сердцем и легкими кемпинга «Эпрокт», его душой и святой покровительницей. Червоне отводилась роль кюре.

Валентина обернулась, поблагодарила за комплимент и, указав пальчиком на собранные в хвостик волосы, потом на длинную юбку, сообщила заговорщицким тоном:

– Я при исполнении. Через два часа мы ужинаем у предков.

– У Кассаню и Лизабетты? В овчарне Арканю?

Валентина многозначительно улыбнулась, заправила непокорную прядь под розовый шелк повязки и перевела взгляд на щит с планом будущего комплекса «Скала и Море».

– Между прочим, мама считает, что при дедушке лучше вашу стройку не поминать.

Аника повела шведок смотреть свободные места. Червоне убрал телефон в карман, приобнял Валентину за плечико, развернул ее лицом к большой карте Корсики и ткнул пальцем в центр Средиземного моря:

– Можешь назвать третий по величине аэропорт Испании после мадридского и барселонского?

Девочка покачала головой, не понимая, куда клонит директор.

– Пальма! Пальма-де-Майорка. Столица Балеарских островов. Площадь Балеар – пять тысяч квадратных километров, население – один миллион и… десять миллионов туристов в год! Вдвое меньше Корсики – и в четыре раза больше приезжающих… А ведь на островах нет и четвертой части достопримечательностей нашей Корсики, так, два пляжа, три грота да гора – не выше полутора тысяч метров. (Палец продолжил движение по синеве карты.) А теперь ответь, почему один средиземноморский остров привлекает туристов, создает рабочие места и богатеет, а другой ничего подобного не делает и, соответственно, не имеет?

– Я… я не знаю.

– Поймешь сегодня вечером. Даже вопросы задавать не понадобится, просто слушай деда.

– Прадеда.

– Ну да, конечно… Тебе известно, что Кассаню был одним из лучших друзей моего отца? – Он указал рукой на горизонт: – Посмотри туда.

Валентина обвела взглядом полуостров Ревеллата, похожий на огромный голый палец.

– Что видишь?

– Ничего.

– Вот именно – ни-че-го! – воскликнул Червоне. – Корсика – это рай, один из красивейших островов планеты, дар небес, и что же они с ним сделали? Ничего! Разве что конфисковали в свою пользу, как старики, прячущие деньги под матрасом. Из-за них мы потеряли полвека. Назовешь самое крупное корсиканское предприятие?

– Ну… Нет.

– Супермаркет! Молодежь бежит с острова, но у части населения все равно нет работы. По вине так называемых защитников Корсики. Добровольным изгнанникам приходится искать счастье в Марселе или Парижском регионе. Они становятся экономическими беженцами, живут весь год в унынии, приезжают на месяц в отпуск, общаются с родственниками и улетают, заливаясь горючими слезами. И это помощь Корсике? Так они любят родину, наши корсиканцы?