На следующее утро она пришла в контору театра, такую же вместительную и уютную, как курятник. Разумеется, над дверным косяком была прибита неизменная лошадиная подкова. Трамп сидел, печально подперев голову одной рукой, а другой гладил черного театрального кота Просперо.

– Сэм, я принимаю твое предложение… но с одним условием.

– Великолепно! – с восторгом воскликнул он, пропустив ее последние слова мимо ушей.

– Вот мое условие. Первое, что я сделаю в своем новом качестве, – это поставлю тебя на довольствие. Театр будет оплачивать тебе расходы на жизнь, но не на виски, пиво, шампанское и прочую выпивку.

Сэм ударил себя кулаком в грудь:

– О! «Больней, чем быть укушенным змеей, иметь неблагодарного ребенка…»[5]

– Сэм, я просто берусь вести дела театра. Или ты хочешь, чтобы я уехала?

– Нет! Нет!

– Тогда отныне ты на жалованье.

– Слушаю и повинуюсь, милая леди. – Сэм опустил голову, скрыв лунный камень в галстучной булавке.

ТЕТРАДЬ МАДЛЕН

Июль 1865-го. Мрачное настроение прошло. Тяжелая работа – отличное лекарство от уныния.

В штате продолжается суматоха. Временным губернатором теперь стал судья Перри. Он пообещал осуществить программу Джонсона и для этого назначил на тринадцатое сентября заседание конституционного конвента.

Генерал Гилмор из Хилтон-Хеда командует девятью военными округами, в каждом из которых стоит гарнизон Союза; их первоочередная задача – предупреждать межрасовые беспорядки. В нашем округе среди военных есть чернокожие, и многие мои соседи со злостью говорят, что от ниггеров теперь проходу нет. Думаю, так будет до тех пор, пока мы не разрешим все разногласия и не научимся жить в гармонии. Это мое сердце, Орри, а не мои предки привели меня к вере в то, что если Господь Всемогущий когда-то и задумал один эксперимент, по которому республика должна справедливости ради выполнить свое обещание и дать свободу всем людям, то этим экспериментом было деление людей по цвету кожи.

Бюро по делам освобожденных при военном министерстве начало работать. В нашем штате его представляет генерал Сакстон в Бофорте. Нуждающимся уже доставляют продукты…

От Купера пришло странное письмо. Он случайно встретился с неким неизвестным мне Дезмондом Ламоттом из Чарльстона. Этот Д. Л., учитель танцев по профессии, заявил, что Ламотты считают, будто бы я наставила рога Джастину, и жаждут отмщения. Не понимаю, как после стольких лишений и бед у кого-то еще находятся силы для такой лютой ненависти. Я бы сочла это известие смехотворным, но Купер просит отнестись к нему серьезно. Он думает, что этот Д. Л. – настоящий фанатик, а значит, может быть опасен. Не исключено, что он один из тех несчастных молодых людей, чьи души и рассудок искалечила война. Так что придется мне быть осмотрительнее с незнакомцами…

Стоит чудовищная жара. Но мы собрали первый урожай риса и выручили за него немного денег. Мало кто из негров пока хочет работать. Многие сейчас заняты тем, что сносят свои старые хижины на брошенных плантациях с нами по соседству, где они когда-то жили как рабы, чтобы построить новые дома, пусть даже маленькие и примитивные, но предназначенные для свободных людей.

Энди и Джейн продолжают настаивать на открытии школы для бывших рабов. Скоро приму решение. Нужно продумать все риски.

Вчера в поисках масла для лампы я отправилась в старую лавку на разъезде Саммертона. Я пошла туда более коротким путем, через наши прекрасные солончаки, тайными тропами, которые ты мне когда-то показал. На разъезде меня ждало печальное зрелище. Лавка братьев Геттис пока работает, но наверняка скоро закроется – полки там совсем пустые. Теперь это место лишь убежище для членов этой большой семьи, один из которых, какой-то глупый старик с мелкокалиберной винтовкой, охраняет их собственность…

Полуденное солнце сияло над разъездом Саммертона. Три больших старых дуба раскинули ветви над зданием лавки и его сломанным крыльцом. Рядом с ними густые заросли темно-зеленой юкки тянули вверх свои острые листья. Мадлен остановилась, глядя на старика с винтовкой на краю крыльца. Он был в грязных штанах и нательной рубахе.

– Ничего нет ни для вас, ни для кого-то еще, – сказал он.

Выгоревшее платье Мадлен потемнело на спине от пота. После ходьбы через солончаки на подоле проступили мокрые грязные пятна.

– А вода в колодце есть? – спросила она. – Можно мне напиться перед обратной дорогой?

– Нельзя, – ответил безымянный член клана Геттисов. – Пейте из колодцев таких же, как вы. – Он махнул рукой в сторону пустой извилистой дороги, ведущей к Монт-Роял.

– Большое вам спасибо за вашу доброту, – сказала Мадлен, подбирая юбки и снова выходя из тени на солнечный свет.

Пройдя с полмили, она увидела у дороги отряд из шестерых чернокожих солдат и белого лейтенанта с нежным, невинным лицом. Расстегнув воротники и отложив в сторону винтовки, мужчины расслабленно отдыхали в тени.

– Добрый день, мэм, – произнес молодой офицер, вскакивая при виде ее, и уважительно отдал честь.

– Добрый день. Жарковато сегодня.

– Да, но мы все равно должны вернуться в Чарльстон. Был бы рад предложить вам воды, но все наши фляги пусты. Я просил того человека у лавки позволить нам наполнить их, но он не разрешил.

– Да, боюсь, щедростью он не отличается. Но если вы пойдете мимо моей плантации – это примерно две мили отсюда, справа, – то можете воспользоваться нашим колодцем.

Значит, это снова преследует меня. «Таких же, как вы», – сказал старик. И Купер в письме тоже говорил, что тот учитель танцев упоминал о моих предках.

Ходила вчера вечером по речной дороге к церкви Святого Иосифа Аримафейского, в которой мы поженились. Последний раз я была там вскоре после того, как сгорел наш дом в Монт-Роял. Отец Лавуэлл тепло приветствовал меня и сказал, что я могу молиться на семейной скамье столько, сколько захочу.

Я просидела там примерно час и наконец решила: как только появится возможность, я поеду в город по трем важным делам, одно из которых уж точно не понравится людям вроде того учителя танцев и старого мистера Геттиса. Ну и пусть. Если мне все равно суждено быть повешенной, независимо от того, что я делаю, почему я должна отказываться совершать это тяжкое преступление, за которое меня могут повесить? Орри, любовь моя, мысли о тебе и о моем дорогом отце придают мне сил. Ни ты, ни он никогда не позволили бы страху сковать вашу совесть.

Эштон издала протяжный стон. Посетитель, корчившийся на ней, расплылся в блаженной улыбке. Внизу ее работодательница, сеньора Васкес-Рейли, услышала крик и отсалютовала потолку стаканчиком текилы.