Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я задерживаю дыхание, не позволяя этому желанию вырваться наружу.
Он заметил, как вспыхнули мои щеки. Но продолжает идти. Я заставляю себя выдохнуть и вдохнуть снова — помогает.
Джонатан Филдз. Мне нравится, как он ходит, засунув руки в карманы джинсов. Застегнутая на все пуговицы рубашка, заправленная за пояс. Он закатал рукава, обнажив волосатые руки, слегка тронутые загаром. Он не похож на медведя или что-то подобное. Это больше относится к мужественности. Не знаю, почему она мне так нравится. Роузи, кстати, тоже. Именно поэтому она влюбилась в Джо. Он был настоящим парнем чуть ли не с самого рождения. Мужиком. Интересно, был ли Дик таким же — может быть, поэтому нам обеим нравится такой тип мужчин. Я совершенно не помню, даже чуть-чуть, были ли у отца волосы на руках или груди, и ходил ли он так же немного развязно и беспечно, как Джонатан Филдз. Уверенно. Или, может быть, высокомерно.
Мы гуляем, разглядывая встречных, смеемся, когда видим другие пары на их, и это очевидно, первом свидании, словно сами умнее, потому что, по крайней мере, понимаем нелепость и неловкость подобной ситуации. С наслаждением вдыхаем витающие ароматы, предвкушая, куда мы отправимся дальше. И чем там займемся. Могу поклясться, он тоже об этом думает. От мыслей выражение его лица меняется, хотя я не думаю, что он это осознает.
В отличие от меня. Я замечаю все.
И не забыла ни о машине, ни о женщине в баре, ни о пробелах в его рассказе. Как и о том, что мы не стали любовниками в эту идеальную ночь, зовущую всех влюбленных.
Я притихла.
— С тобой все в порядке? — спрашивает он.
Я киваю и улыбаюсь.
Неожиданно он делает нечто невероятное. Он читает мои мысли.
— Мы с женой любили этот пляж, — говорит Джонатан.
Бывшей женой, думаю я. Однако молчу. Это привычка. Всего лишь слова.
Не так ли?
— После бесплодных усилий зачать ребенка, мы перестали ходить сюда. Неожиданно выяснилось, что дети здесь повсюду. Они плескались в волнах с отцами, их подбрасывали в воздух. Они строили замки из песка. Гонялись за чайками. Уверен, их всегда было так много, но после того, как выяснилось, что мы не можем иметь детей, чем солнечнее выдавался день, тем труднее нам было осознавать, как же не хватает на этом пляже своего малыша.
Я снова взяла себя в руки. Его история, так похожая на мою, умерила мой пыл. Пляж без малыша. Идеальная ночь без любовников.
— Я никогда не понимала детей, — признаюсь я, — пока не родился племянник. И даже после его рождения ничего не изменилось, пока он не начал узнавать меня, и только тогда я поняла, какой властью обладают дети.
Джонатан смотрит на меня, глаза сузились. Только я не могу прочесть его мысли так, как может он — мои.
— Я думал, ты не часто приезжала сюда? — спрашивает он.
Снова вопросы о моем прошлом. Какого черта?
Однако я отвечаю:
— Я приезжала на праздники. Обычно на ночь или на полдня. Но сестра привозила Мейсона в город. Он знает меня. На самом деле знает.
И тут же останавливаюсь, потому что он не заслуживает большего. Как Мейсон научился говорить Ляля раньше, чем папа. Тетя Ляля. У меня есть имя, которое он дал только мне. Когда Мейсон видит меня, его личико начинает светиться всеми оттенками восторга. Я знаю, как щекотать малыша, чтобы ему нравилось, как зарывать в пушистый плед на моей кровати. Я знаю, сколько гоняться за ним, пока его смех не перейдет в икоту. И я помню, какая у него нежная кожа, когда целую его в щечку.
Так что хрен с тобой, Джонатан Филдз. Мой племянник знает меня как облупленную.
— Это не наводило тебя ни на какие мысли? — тут же интересуется собеседник. Чувствую, он пытается вернуть меня к прежней теме.
— О чем? О собственных детях?
— Да. Конечно.
Я ждала этот вопрос.
Качаю головой.
— Это скорее пугает меня, — отвечаю.
— Пугает? Почему? — недоумевает он.
— Их так легко сломать. Роузи постоянно об этом твердит. Говорит, ей страшно. Естественно, что это и меня пугает.
Джонатан замолкает, и мне кажется, будто он представляет, как я беру ребенка и разламываю его надвое. Хотя я не это имела в виду.
— Быть родителями — большая ответственность. Надо знать, что можно говорить, а что нельзя. Дети — как чистая доска: все, что мы пишем, навсегда остается с ними.
Он удивленно хмыкает, словно ему это никогда не приходило в голову, и будто за все долгие годы, мечтая о ребенке, он ни разу не задумался, что собирается с ним делать после появления на свет.
Мне казалось, что из нас двоих только он нормальный. Хотя именно я до сих пор читаю написанное на мне в детстве. Руки, сжатые в кулаки. Так трудно любить. Равнодушные глаза, никогда не смотревшие в мои, сколько бы я ни умоляла их своим отчаявшимся взглядом.
Джонатан Филдз остановился. Все дело в моем настроении. Он чувствует, как оно накатывает и уходит подобно волнам, шум которых доносится издалека.
— Ты о чем-то задумалась, когда мы ушли из первого бара. Так ведь?
Проклятье, Джонатан Филдз. Как ты залез мне в голову?
Я много о чем думала, но понимаю, что именно он имел в виду, сказав когда мы ушли из первого бара, поэтому наконец спрашиваю:
— О женщине из паба на Ричмонд-стрит. Той самой, которая позвала тебя по имени, когда мы уходили.
Джонатан будто ждал этого вопроса, и говорит как по писаному:
— С ней мы встречались несколько недель назад.
Мое сердце тонет, все глубже и глубже погружаясь ко дну. Кто убегает от женщины, которая зовет тебя по имени? С которой был на свидании? Только последняя сволочь.
— Ты нашел ее на том же сайте? — еле произношу я. Тяжело говорить, когда сердце упало.
Он кивает:
— У нас было три свидания.
— Целых три, — повторяю я. Волшебное число. Признанный правилами хорошего тона стандарт. Секс на третьем свидании — это в рамках приличий, и в то же время предотвращает потерю драгоценного времени в дальнейшем, если что-то идет не так.
Теперь мне ясно.
Он смущенно отводит глаза:
— Да… Три свидания. Потом она пришла ко мне домой. Это правда выглядело странно. Мне неловко говорить это, вообще говорить о другой женщине. Это не по-джентельменски,
