Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Арина прошла по аллее, хотела посидеть в беседке, но к ней нельзя было подойти из-за сугробов. Народу в парке не было. Стояла тишина, нарушаемая только мерным постукиваньем дятла. Скука. Арина выбежала за ограду, прыгнула в сани и крикнула кучеру: «В лес».
Через полчаса они стояли на заснеженной поляне, окруженной разлапистыми соснами. Ветки деревьев клонились к земле под тяжестью искрящихся муфт. Снег переливался, играл на солнце, как бриллиантовая крошка. Арина подошла к самому большому сугробу, он казался таким мягким, словно перина. Недолго думая, она плюхнулась в него и осталась так лежать. Было очень уютно, нисколько не холодно и не жестко. Она закрыла глаза, положила голову на снег, как на подушку, и задремала. Сколько она проспала, неизвестно, но проснулась от теплого прикосновения к своему прохладному лицу. Арина вздрогнула и открыла глаза.
Над ней склонилось удивительное мужское лицо. Она сначала даже подумала, что это молодой Мороз Иваныч ее нашел под елью и теперь начнет спрашивать, тепло ли ей, девице.
- Что с вами? - обеспокоенно заговорил незнакомец. - Вам плохо?
Арина ничего не ответила. Она только улыбнулась и продолжила любоваться его лицом. Глаза, как небо в июне, голубые, чистые, длиннющие ресницы, густые темные брови, прямой нос, полные, красиво очерченные губы, прячущиеся в курчавой бороде.
- Вы кто? - шепотом спросила она, наблюдая, как снежинки посверкивают в его волнистых русых волосах.
- Я - кучер. Вы что, меня не узнали?
- И как вас зовут, кучер?
- Никита.
- Меня - Арина.
- Я знаю. - Никита подал ей руку. - Вставайте, вам нельзя на холодном лежать.
- Сколько вам лет? - Арина встала, позволила парню отряхнуть себя. Он оказался настоящим богатырем: высоким, широкоплечим.
- Двадцать четыре.
- Вы у Баранова в услужении?
- Да, - серьезно ответил Никита, нахлобучил на голову шапку, а потом вдруг улыбнулся, сверкнув крепкими белыми зубами. - Вы ведь меня не замечали никогда?
- А что, должна была? - Арина удивилась. Она была уверена, что никогда раньше парня не видела.
- Нет, конечно. Я холоп, а вы графиня, но я постоянно вам на глаза попадался, чтобы вы меня заметили.
- Зачем?
- Не знаю. - Никита отвернулся, постоял в нерешительности, потом двинулся к саням. - Поехали. Вас папенька заждался.
- Папеньке сейчас до меня нет дела. Давайте погуляем.
- Вы и я?
- А что, еще кто-нибудь, кроме нас, есть в этом лесу? О кабанах, конечно, речи нет.
- Ваш отец будет недоволен, если узнает, что вы с кучером гуляли.
- А он и не узнает. Перестаньте, Никита, чем вы хуже нас - тем, что родились в деревенском доме?
- Но вы графиня.
- Я бедная, одинокая девушка. К тому же больная и некрасивая.
- Вы очень красивая! - выпалил Никита, и глаза его при этом восторженно загорелись. - Вы удивительная. Я никогда не встречал таких. - Потом он замолк, устыдившись своей наглости.
- Спасибо. Ну так что, будете со мной гулять?
- Мне бы очень хотелось.
И они пошли по укатанной дорожке вдоль леса. Болтая обо всем и ни о чем.
Никита был младшим, девятым ребенком в семье бедного рабочего. Его отец, бывший крепостной графа Барышникова, получив вольную, отправился пешком за много километров счастья искать. Нашел он его не так далеко, как думал. В соседнем селении устроился на только построенный завод чернорабочим. Получал гроши, но и им был рад. Деревня, где Никита родился, именуемая Мысовкой, принадлежала некогда князю Потемкину и была дарована ему императрицей Екатериной, но дар сей фаворит не оценил и продал по причине негодности. Малоплодородные почвы, жидкий лесочек, болота - вот и все богатство. Именно поэтому и покидали родную деревню крестьяне, в числе которых оказался и Никитин отец.
Глава семьи работал всю неделю, домой приезжал только по воскресеньям. Привозил немного денег и кучу затрещин. Никита с раннего детства помнил, как, напившись самогона, отец обводил свою семью мутным взором, потом хмурился, раскрывал щербатую пасть и орал грубым, так не вяжущимся с его хрупкостью голосом нечто неразборчивое, наоравшись, лупил подвернувшегося под руку, неважно - сына, дочь или жену, а к вечеру засыпал, но, даже угомонившись, выкрикивал сквозь сон свое любимое - «дармоеды!». Мать, высокая, крупная, на полголовы выше мужа, никогда не сопротивлялась, хотя могла бы.
С рабской покорностью она принимала и ругательства, и побои. «Да убоится жена мужа своего», - изрекала она всякий раз, когда маленький Никита, зареванный и злой от сознания собственного бессилия, советовал ей огреть дебошира кочергой… Он, будучи еще пятилетним мальчишкой, пытался защититься - сжимая свои грязные кулачки, бросался на отца, закрывал худеньким телом мать. Помогало это мало, удесятеренная самогоном сила сметала его хлипкую баррикаду, и мать была в очередной раз бита.
Отец погиб, когда Никите исполнилось девять. Младший воспринял эту весть без горечи, но и без радости. Он только подумал, что теперь они вздохнут с облегчением. В правлении им выдали небольшую компенсацию, пожаловали пенсию, и, по мнению Никиты, с потерей кормильца они зажили не только спокойнее, но и богаче. Однако мать, которая должна была радоваться первой, загрустила. Все чаще она вспоминала своего мужа, и чем больше проходило времени с его смерти, тем более достойным человеком он оказывался в ее воспоминаниях. Теперь он представлялся ей тихим, скромным, работящим и любящим, аки агнец небесный. Никита злился, одергивал мать, тыкал в ее синий шрам на виске и в свой на животе, но женщина была непреклонна - отец был святым, и точка. Мальчишка устал от вечных пререканий, охов и всхлипов, как и от деревеньки своей, где остались только женщины, дети да запойные пьяницы. Надоели ему комары и мошки, кишащие на болотах, сами топи, единственное украшение Мысовки, освежающие своей салатовой ряской сероватый ландшафт. И он, плюнув на все, убежал однажды ночью из родной деревни, только его и видели.
Местом его паломничества был выбран завод, на котором работал его отец. Прибыв через сутки туда, Никита смело вошел в контору, открыл дверь в первый попавшийся кабинет и заявил серьезному дяде, что хочет у них работать. Дядя посмеялся и выставил нахаленка вон. Несколько дней
