— Но – раз уж все равно начали… — стал я его увещевать. — Клянусь, буду нем как рыба! А эта штука – она вообще без батареек! Да убедитесь сами!.. Хотите, вообще выброшу к чертовой бабушке?.. Ну нельзя же вот так – все оборвать на полуслове…

С ним, однако, уже произошла в отношении меня решительная перемена, теперь Толстяк был непоколебим.

— Нет, нет, и еще раз нет! — отрезал он. — Даже и не просите! Вот когда вы сами попадете в Центр (в чем я, видит Бог, ничуть не сомневаюсь, при ваших… — он кивнул на диктофон, — …гммм… при ваших задатках и при ваших связях), тогда, быть может, со временем…

— Да пропади он пропадом, ваш чертов Центр! — взбесился я. — В гробу я его видел!

— Отчего же так? — спросил философ сухо.

Я был настолько зол, что выпалил безжалостно:

— Морской свинкой, как некоторые, быть не желаю, — достаточная причина?

— Говоря так, вы тем самым выдаете свою неискренность передо мной, — назидательно промолвил Брюс. — Извините, молодой человек, у меня работы, сами изволите видеть, непочатый край, и так уж заболтался с вами, вон сколько времени потерял. — Он снова надел очки, напялил башмак на колодку и взялся за молоток. Но перед тем, как приняться за работу, сказал: – А ваши слова противоестественны. Ибо (и сие – аксиома) все хотят в Центр.

— А я вот, представьте себе, — нет!

— Чего ж вы тогда хотите от жизни? — глядя на меня поверх очков, хмуро спросил философ. — К тому же – будучи племянником самого Погремухина. Нет уж, не водите меня за нос. Для вас одна дорога – в Центр. Тем более, что для вас как для племянника упомянутой особы дорога эта уже проложена и, полагаю, неплохо укатана.

Я все сильнее закипал:

— Вы хотите сказать, что другого выхода у меня нет?

— А вы какой-либо иной выход видите? — спокойно отозвался философ.

— Что ж, по-вашему, меня отсюда не выпустят? — спросил я, срываясь уже на фальцет.

— Ну, почему же? Просто…

— Будут держать силой? — напирал я.

— Да нет, отнюдь. Просто на моей памяти пока еще никому не удавалось – вот так вот, по собственному хотению… И кроме того…

— Значит, говорите, никому?.. — произнес я вкрадчиво. — Очень хорошо. Выходит, я буду первый. В конце концов, я свободный человек! (Философ смотрел на меня с сомнением.) Уйду когда захочу!.. — уже кричал я. — Хоть сейчас!.. Что, не уйду, по-вашему?.. Вот посмотрим, как это я не уйду!.. — И, что-то свалив на своем пути, я устремился к двери.

Придешь или уйдешь – будет бездна за бездной.

Из китайской «Книги Перемен»

…к черту с этого затхлого чердака, по пути сокрушив гору жестяного хлама.

— …Посмотрим!.. — на ходу приговаривал, метясь уже в пустоту.

— …Посмотрим!.. — бормотал я в своей комнате, под завывание вьюги за окном наспех укладывая чемодан. — Посмотрим, как это я не уйду… Поглядим!..

…………………………………………………………..

— …Не уйду?..

Я был уже внизу и, поставив чемодан, пытался открыть наружную дверь.

В первый миг она поддалась, но тут же я вынужден был отпрянуть, потесненный ворвавшейся метелью и бесноватым лаем собачьей своры.

Вторая попытка оказалась еще менее удачной – под натиском ветра дверь удалось приоткрыть лишь едва-едва, и сразу меня отшвырнула кинжальная вьюга. Вдобавок замок защелкнулся, и открыть его теперь никак не удавалось.

— Гм-м-м!.. — услышал я позади себя знакомое покашливание. Однорукий ветеран стоял у меня за спиной и со скрытой насмешкой наблюдал за моими тщетными потугами.

— Что, не имею права уйти? — зло спросил я.

— Отчего же? — как-то нехорошо хмыкнул он. — Тока не застудились бы – вон, пальтецо-то, гляжу, худое.

— Это мое дело! — огрызнулся я. — Да помогите открыть!

Крюкастый не тронулся с места.

— А Корней Корнеич знают? — спросил он. — Попрощаться…

Я смутился:

— Так он спит, наверное?

— Никак нет, бодрствуют! — ответствовал инвалид. — У их совещание. — Щелкнув каблуками, он указал в сторону темного коридора.

Ничего больше не оставалось – я нехотя побрел за ним.

Возле маршальского кабинета я открыл чемодан, достал оттуда пухлую рукопись и шагнул к двери.

В кабинете моложавый полковник водил указкой по карте-двухверстке с приколотыми к ней разноцветными флажками и монотонным голосом докладывал:

— …в свете перечисленных рекогносцировочных соображений, при учете существенной равноудаленности и сейсмоглобального отстояния названных объектов, а также при учете вектора градиентной раскладки и масштабной параметризации всей системы…

За огромным столом в форме буквы «Т» дремали чины от подполковника и выше. Возглавлял сонное сборище самолично Корней Корнеевич Снегатырев. Красавица Лайма в самой короткой из своих юбочек разливала в стаканы минеральную воду.

При моем появлении дремлющий кабинет сразу встрепенулся, и только полковник у карты продолжал барабанить:

— …и искусственного занижения экстра-подиума системы локализованных антисингулярных связей… — Наконец он тоже заметил меня, прервался на полуслове, нажал какую-то кнопку, и карту закрыл наехавший занавес.

Корней Корнеевич вперил в меня суровый взор. Я шмякнул на стол пачку исписанных листов и начал уверенно:

— Вот! Четыреста семьдесят пять страниц! Без нескольких глав половина первой книги. К сожалению, вынужден вас покинуть, пускай заканчивает кто-нибудь другой. Позвольте поблагодарить за оказанное гостеприимство и на сем откланяться…

В повисшей вслед за тем тишине отчетливо донесся шепот одного из генералов: «Племянник Погремухина…» Его сосед, тоже генерал, многозначительно кивнул.

Покуда Корней Корнеевич, хмурясь, взвешивал мои слова, я осматривал его кабинет. Тут со времени моего последнего посещения произошли кое-какие перемены. По обе стороны от маршала на двух тумбочках стояли гипсовые бюсты Вольтера и Джордано Бруно, на стене висела великолепная копия кого-то из импрессионистов, а угол кабинета занимал некий здоровенный, размером с небольшой гараж, загадочный агрегат, на который сидевшие за столом нет-нет да и поглядывали как-то опасливо.

— Значит, покидаешь? — после изрядно затянувшейся паузы хмуро спросил Снегатырев. — Стало быть, наши хлеб-соль не устраивают…

— Да нет… — стушевался я. — Все было прекрасно, большое спасибо… Просто… изменились планы…

— Планы… — обиженно сказал маршал. — Дела не кончив, посреди ночи, в пургу… Планы у него, громадьё!.. Может, хоть до утра повременишь?

Не ожидая, что смогу так легко, почти без борьбы, обрести свободу, я чуть замешкался. Да и вьюга за окном больно уж отчаянно лютовала.