То же самое происходило и с важными городскими заказчиками. Он и Калверт Вокс [68] строили и совершенствовали Центральный парк с 1858-го по 1876 год, но впоследствии Олмстеду постоянно приходилось защищать парк от попыток предпринять с его ландшафтами что-то необдуманное, используя методы, которые он считал равносильными вандализму. Однако такое имело место не только в Центральном парке. Казалось, каждый парк подвергался подобному жестокому обращению.

«Предположим, – писал он архитектору Генри Ван Бранту [69], – что вы получили заказ построить большое здание настоящего оперного театра; и вот, когда строительные работы были почти завершены, а ваша схема внутренней отделки полностью разработана, вы получаете сообщение, что это здание будет использоваться по воскресеньям как баптистский табернакл [70] и что необходимо выделить место для установки громадного органа, а также для кафедры проповедника и купели. Затем, по прошествии некоторого времени, вы получите указание, что все построенное вами должно быть переоборудовано и меблировано таким образом, чтобы в некоторых его частях было можно разместить зал судебных заседаний, тюрьму, концертный зал, отель, каток на льду, хирургические клиники, цирк, выставку собак, зал для тренировок, бальный зал, железнодорожный вокзал и бойницу для стрельбы ядрами. Такое, – продолжал он, – практически всегда происходит с общественными парками. Прошу прощения, если я ошеломил или расстроил вас: для меня это причина, постоянно вызывающая злобу».

Олмстед был уверен, что ландшафтной архитектуре необходимы более широкие перспективы, которые, в свою очередь, должны привести к большей убедительности и правдивости. Он понимал, что выставка может этому способствовать, если этому мероприятию будет уделяться такое повышенное внимание, о котором говорил Элсворт. Он должен был оценить и свои выгоды, сопоставив их с предложенной ему оплатой. Его фирма на тот момент была загружена работой настолько плотно, что, как он писал, «мы все постоянно пребываем под давлением, будоражащим наши нервы, и окутаны облаками беспокойства». К тому же сам Олмстед становился все более подверженным различным заболеваниям. Ему было уже шестьдесят восемь лет, и он сильно хромал из-за несчастного случая, произошедшего несколько десятков лет назад с его экипажем; в результате левая нога Олмстеда стала на дюйм короче правой. Его мучили долгие приступы депрессии. У него были больные зубы, его мучили хроническая бессонница и невралгия лицевого нерва. Какой-то беспричинный громкий гул, возникавший время от времени у него в ушах, создавал трудности при разговоре с людьми. Но он все еще был переполнен творческими идеями, все еще постоянно пребывал в движении, хотя вечерняя поездка на поезде неизменно валила его с ног. Даже по ночам, лежа в постели, он часто не мог заснуть от ужасной зубной боли.

Однако же предвидение Элсворта оказалось верным. Олмстед обсудил все со своими сыновьями и с только что принятым на работу в его фирму Генри Сарджентом Кодмэном – «Гарри», – исключительно талантливым ландшафтным архитектором, почти сразу ставшим для Олмстеда надежным советчиком и почти партнером.

Когда Элсворт вернулся, Олмстед сказал ему, что изменил свое решение и примет участие в проекте.

* * *

Вернувшись в Чикаго, Элсворт поручил официальному руководству нанять Олмстеда на работу с подчинением напрямую Бернэму.

В одном из писем к Олмстеду Элсворт писал: «Моя позиция может быть сформулирована следующим образом: в деле, которым мы занимаемся, на карту поставлена репутация Америки, а также и репутация Чикаго. Как любой американский гражданин, вы в одинаковой степени должны учитывать оба этих фактора, содействуя успеху этого великого и невиданного доселе предприятия, а из разговоров с вами я знаю, что при разработке таких проектов, как этот, вы сразу берете всю ситуацию под контроль и не сужаете пределы своего участия».

Несомненно, именно это и подтвердилось, когда в последующих переговорах, предшествовавших заключению контракта, Олмстед – вести переговоры было поручено Кодмэну – оценил работу своей фирмы в размере 22 500 долларов (что составляет около 675 000 по сегодняшнему курсу) и получил их.

В среду, 6 августа 1890 года, спустя три недели после визита Элсворта в Бруклин, компания, занимавшаяся подготовкой выставки, телеграфировала Олмстеду: «Когда вы сможете прибыть сюда?»

* * *

Олмстед и Кодмэн приехали через три дня, утром в субботу, когда весь город буквально гудел от только что полученных окончательных результатов переписи, подтвердивших выдвинутую ранее версию, согласно которой Чикаго является вторым по численности населения городом Америки; правда, согласно данным окончательного подсчета, Чикаго обошел Филадельфию всего лишь на 52 324 человека. Эта радостная новость воспринималась как своего рода утешение в тяжелое летнее время. Ранее изнурительная жара буквально довела жителей до звероподобного состояния, убив семнадцать человек (в том числе и мужчину по имени Христос), и практически выставила жителей города лгунами и хвастунами перед Конгрессом, которые ранее утверждали, что летний сезон в их городе на редкость приятный – «прохладный и восхитительный», как описывала «Трибюн», «летом вы словно оказываетесь на курорте». Как раз перед тем, как город накрыла волна этого изнуряющего зноя, один начинающий молодой британский писатель опубликовал скандальное эссе о Чикаго. «Я видел этот город, – написал Редъярд Киплинг, – но больше не желаю видеть его. Там живут одни дикари».

Бернэма поразила молодость Кодмэна – на вид ему было около тридцати. Кодмэн должен был обладать несомненными выдающимися способностями, чтобы в столь молодом возрасте завоевать полное доверие одного из величайших американских ландшафтных дизайнеров. Взгляд его глаз цвета вулканического стекла был настолько пронзительным, что, казалось, способен прожигать отверстия в стали. Что касается Олмстеда, то Бернэма поразила хрупкость остова его тела, который, как казалось на первый взгляд, не в состоянии был удерживать столь массивный череп. Его голова, практически полностью облысевшая, окаймленная снизу спутанной белой бородой, походила на рождественский шар из слоновой кости, лежащий на слое мягкой стружки. Олмстед выглядел усталым из-за своих нескончаемых поездок, но взгляд его больших глаз оставался теплым и проницательным. Он хотел приступить к работе немедленно. А Бернэм наконец-то увидел человека, который понимает истинную цену каждой потерянной минуты.

Бернэму, конечно же, было известно о достижениях Олмстеда: Центральный парк на Манхэттене, Проспект-парк в Бруклине, площадки вокруг Корнельского и Йельского университетов, десятки других выполненных им проектов. Он знал и то, что до того, как заняться ландшафтной архитектурой, Олмстед был писателем и издателем, который многократно путешествовал по предвоенному Югу, изучая культуру и повседневную жизнь в условиях рабства. Олмстед прославился своими блистательными способностями исследователя, а также неутолимым интересом к этой работе, а кроме этого, и откровенной прямотой, которую со стойкой уверенностью выражал в присутствии людей, у которых не укладывалось в голове, что он стремится создавать не цветочные клумбы и декоративные сады, а создает то, что является продолжением пейзажа или ландшафта, виды, полные скрытых таинств, теней и полосок земли, разрисованных солнечным светом.