— Простите меня, мадемуазель, за то, что мне пришлось сказать Вам, — проговорила она с подкупающей покорностью и мягкостью, — но Вы должны признать, что невозможно не поддаться чарам такого мужчины как месье Поль. У меня даже появилось на мгновение чувство, что с ним я могла бы испытать счастье. Наверняка, вы ощущали тоже самое. Видите, я откровенна с Вами. Я не хочу изображать себя лучше, чем я есть на самом деле… О, я никогда бы не смогла предать Вас, дитя мое. Я слишком пострадала от мужчин и знаю, на что они способны. Я бы хотела предупредить Вас, оставайтесь начеку и не позволяйте обмануть себя лживыми признаниями. Как видите, несмотря на то, что Вы не захотели довериться мне, я остаюсь Вам верным другом… — она сделала движение, как будто снова хотела взять Лизу за руку, но та резко отдернула руку. Возможно, этого и добивалась Жюльетта, так как в ее черных глазах блеснул победоносный огонек.

— Я ранила Вас, — торжествующе заключила она, — вот Вы и выдали себя. Так, значит, Вы и в самом деле любите месье Поля, Лиз? И любите его гораздо сильнее, чем я предполагала. А мне представлялось раньше, что вы едва замечаете его. Правда,

Ваши письма, — напомнила она ядовито, — они вполне могла заставить меня переменить мнение. Я обливалась слезами, читая Ваши признания, дорогая.

— Но это все невероятно, — воскликнула Лиза, почти теряя рассудок от охватившей ее злости. — Это просто дикость, мадам! Вы не могли читать мои письма! Я их сжигала, сама, собственными руками!

— Вот, значит, что, — уже не скрывая торжества, захохотала Жюльетта, — как Вы наивны, девочка моя. Выходит, Вы все-таки писали их. Я так и догадалась. И выходит, Вы все-таки любите месье Поля. Вы сами признались мне во всем, — она тихонько захлопала в ладоши и даже пристукнула по полу каблучком.

— Вы — демон! Вы — из преисподней! — вскричала Лиза, и слезы бессилия хлынули у нее из глаз. Только сейчас она поняла, что Жюльетта намеренно завела с ней разговор, ни в чем не будучи уверена, а Лиза выложила ей, поддавшись, то, что та так желала узнать. Она дала мадам в руки оружие против себя. Сама, только что. И теперь этим оружием Жюльетта не преминет воспользоваться. А зря, зря не послушалась: она матушку Сергию, которая предупреждала ее: беги, беги. Как только она начнет разговаривать с тобой, сразу же уходи от нее! Теперь она оказалась в ловушке. В ловушке этой ловкой и коварной Бодрикурши. И ловушка уже захлопнулась у нее за спиной.

— Ох, что я наделала! — продолжала разыгрывать свою роль француженка. Она бросила на оцепеневшую Лизу взгляд, полный ужаса, — что я наделала, — бормотала она. — Я причинила тебе боль, ненаглядная моя, я ранила тебя…

— Нет, — собравшись с духом, парировала Лиза. — Прежде чем почувствовать боль, я сперва хотела бы увидеть, как будешь корчиться от боли ты. Не думай, я не так уж слаба, чтобы не противостоять тебе.

— Что же ты намерена сделать? — поинтересовалась Бодрикурша, умильно заглядывая Лизе в глаза, — придумаешь сама или подождешь свою старушку Сергею, за компанию с бабкой Пелагеей? Они на меня травкой ведовской посыпят, что ли? — она усмехнулась, — или молитовку прочтут, ладаном овеют? Не выйдет. Так и знай. Все это не подействует на меня. Я много сильнее.

— И я много сильнее, — отвечала Лиза, сама не понимая, откуда у нее берутся силы противоречить Бодрикурше.

— Так значит, ты не поверила мне? — мадам игриво склонила голову на бочок, — о, как же ты меня обидела, — она поджала губки.

— Вы тоже меня обидели, — вырвалось у Лизы, но она тут же осеклась. Тонкие пальцы Жюльетты скользнули в рукав, и она медленно вытянула оттуда пачку листков бумаги, перевязанную знакомой Лизе красной ленточкой — именно так хранила она в шкатулке свои письма к месье Полю прежде, чем сжечь их.

— Ты узнаешь эти бумажки? — вопрос Бодрикурши излился на Лизу сладким ядом, — а если ты не станешь слушаться меня, я вскорости покажу эти письма твоему папеньке. Что он тогда скажет, как ты полагаешь, девочка моя? Он сильно осерчает, расстроится. А вполне возможно и умрет с расстройства.

— Откуда? — сраженная, Лиза почти простонала в кресле: — Откуда это у Вас? Я же все сожгла. Сама, собственными руками…

— Выходит, не все, — хохотнула противно-коротко Жюльетта, — ты меня недооцениваешь, моя ненаглядная. Я всегда довожу до конца все дела, за которые берусь. Разве ты забыла Давида и его негодника — сынка Авессалома? Вот так-то… — и спрятав листки снова в рукав, опять завела почти жалобно, поглаживая ошеломленную, раздавленную Лизу по голове холодной, немного склизкой ручкой: — О, что я наделала? Что я наделала? Я никогда не прощу себе, Я не знала, что ты так любишь месье Поля, девочка моя. Если бы я только знала, я ни за что не завела бы такой разговор. Я бы ничего тебе не сказала. Но я думала, что должна предупредить тебя… Но я ошиблась…

— О нет, — с усилием ответила ей Лиза, отбросив руку мадам в сторону. — Вы очень правильно сделали что сказали мне. Всегда хорошо вовремя получить предупреждение. Пустите меня, — и оттолкнув Жюльетту, она убежала в дом, чтобы уединиться в своей спальне и прийти в себя от обрушившихся на ее, голову откровений.

Жюльетта же проводила девушку долгим, насмешливым взглядом. Потом достала из рукава пачку листков, перелистала их — они были пусты, совершенно пусты. Пройдя в гостиную, француженка развязала ленточку на пачке и спрятав ее в рукав, выбросила листки в разожженный камин. Глядя, как они занялась пламенем, холодно, коварно рассмеялась.

* * *

Тем временем в покоях княгини Елены Михайловны послышались громкие голоса: сначала слышался только голос доктора де Мотивье, он говорил-по французски, но очень раздраженно. Князь Федор Иванович отвечал скупо, на плохом французском. Но все домашние хорошо знали такое состояние кня-зя — одно из дурнейших расположений духа, когда по обыкновению своему Федор Иванович часами бродил как неприкаянный по дому, ко всему придираясь, во всем находя раздражение, беспрестанно делая вид, что он не понимает, что ему говорят, и он сам также ничего не понимает.

Подобное состояние тихой и озабоченной ворчливости, которую ныне все от княжны Лизы до старой няньки Пелагеи прощали князю про причине сочувствия к несчастиям его, обыкновенно разряжалась неожиданным взрывом бешенства, справляться с которым скоро удавалось только терпеливой княгине Елене Михайловне. Теперь же она лежала больна и от того атмосфера усугубляясь, напоминала положение, в котором все домашние ходят как под заряженным, с взведенным курком ружьем, ожидая неизбежного выстрела. И он грянул. Под выстрел попал доктор Поль де Мотивье.

Разногласия начались, когда доктор принялся осматривать княгиню Елену Михайловну. Федор Иванович присутствовал при том, как впрочем и всегда, внимательно наблюдая как бы легкомысленный французик не позволил себе в обращении с супружницей его бестактности.

Де Мотивье давно уже привык к такому положению вещей, хотя не скрывая, насмехался над ненужными предосторожностями старика. Теперь же состояние Елены Михайловны настолько оказалось плохо, что обычного осмотра, когда доктор скорее угадывал болезнь по рассказу, чем сам пытался распознать ее, де Мотивье показалось недостаточно и он предложил княгине разоблачиться.