— По всему выходит, верно то, — подтвердил Данило, ковыряя под ногтем, чтобы не смотреть барину в лицо: — там, за Андожской косой леса глубокие. Долго искать придется. Ты бы, Федор Иванович, лучше бы домой к княгинюшке своей отправлялся, а мы

передохнем да тронемся в далекую дорожку. Может и наткнемся на какой знак от Арсения Федоровича. Тебе же при супружнице стоит быть нынче. А мы не подведем, надейся на нас, Федор Иванович. Давай же, мы до усадьбы тебя и сопроводим.

Мысли о болезной Елене Михайловне одолевали старого князя столь же мучительно, как и забота о пропавшем сыне. Про себя опасался он не в шутку, воротившись в усадьбу, уж не найти больше в княгинюшке дыхания. Все представлялось ему, что покуда нет его при ней, последнее движение оставило уже больную.

Вообразив себе страшно изменившееся, осунувшееся в болезни лицо жены, князь отставил пустую уж чарку и закрыл лицо руками, напрасно силясь подавить сухие рыдания без слез.

— Да полно, полно тебе, Федор Иванович, — со смущением приговаривал ему Ермила, постукивая рукой по поле княжеской шубы. — Господь милостив, может, и образуется все, — нелегко было доезжачему выговаривать такие слова. Знал он наперед, что ничто уж не образуется больше;-только еще сильнейший удар поджидает несчастного старика и его больную супружницу. Все что мог он сделать из давней своей благодарной привязанности-только отсрочить его и по возможности ослабить, приняв на себя всю главную силушку.

— Да, прав ты, прав, Ермила, — сокрушенно качал головой Федор Иванович, и снова старательно тер глаза платком, после же звучно в него сморкался. — Какой уж из меня наездник — полною развалиной сделался давно. Если в леса за косу ехать, так только в обузу вам буду я там. Намаюсь сам, и вас всех замучаю. Арсению же, бедняге, ничем не помогу. А так вдвоем с княгинюшкой, как полегчает ей, отправимся мы в монастырь Прилуцкий, будем молиться денно да нощно за спасение сынка нашего, так глядишь, и услышит Господь нас. — Выцветшие от слез, покрасневшие глаза князя с надеждой взглянули на Ермилу. Тот едва выдержал, чтобы не опустить голову. Что же мог он ответить страдальцу:

— Конечно, услышит, батюшка, — подтвердил тихо, — Бог поможет, сам увидишь вскоре.

— Тогда едем, едем в усадьбу, — решительно засобирался Федор Иванович, — чем скорее доберемся, тем скорее отправитесь вы в леса. Нечего вам все со мной возиться. Как говорится, скидывай поскорее худой товар, да за дело принимайся…

Оставив несколько охотников охранять лагерь, Ер-мило с большей остальной частью их отправился в усадьбу, чтобы проводить Федора Ивановича домой. Мрачный, бледный последним ехал Данилка. Хоть и настаивал Ермила, чтобы тот остался в лагере, да не хотелось молодому охотнику одному со знанием своим о гибели Арсения среди прочих, не знавших ни о чем, мается.

Едва добрались до усадьбы, князь Федор Иванович сразу же направился в спальню к жене. Только скинул шубу, поднялся поспешно, зашел. Княгиня лежала все также без движения, с закрытыми глазами и с порога не заметив дыхания в ней, Федор Иванович в ужасе — не крикнув только потому, что судорога свела ему горло, — протянул руки к супружнице и двинулся вперед.

При его приближении княгиня подняла веки. Ее большие, окруженные черными отеками глаза открылись и неподвижно уставились на князя, стоявшего против нее. Годами, целыми десятками лет, целой жизнью показались князю те секунды, пока смотрели на него глубокие, осмысленные глаза Елены Михайловны. Наконец губы княгини пошевелились и резким, внятным, особенным шепотом она спросила:

— Что же, нашли Арсюшу-то, Феденька? Где же он? Отчего не зайдет ко мне?

Федор Иванович весь задрожал, не найдясь, что ответить сходу. Елена Михайловна же сделала слабое движение рукой, но не послушавшись, та упала опять на простыню безвольно. Глаза княгини по-прежнему взирали на мужа. В них читалось, что она сознает все, все видит, все понимает, и все прощает ему. Подойдя еще ближе, Федор Иванович присел на край постели жены и взяв ее руку в свою, прижался к ней щекой, едва сдерживая рыдания.

— Вот ведь как вышло, княгинюшка моя, — шептал он, — берег, берег его. Как зеницу ока берег. И все же не уберег…

Тем временем охотников на дворе окружили княжеские слуги, все расспрашивали, что да как вышло. Прикрикнув на всех, чтобы шли своими делами заниматься, Ермило слез с лошади и направился к своему деревянному, заросшему садом домику позади главной господской усадьбы.

Из окна поварни наблюдая за ним, матушка Сергия сразу же направилась следом. Оставив княгиню на попечение прислужницы, всю ночь провела она в спальне Лизы, выслушав рассказ о столкновении той в темноте во дворе с Бодрикуршей, а точнее, со злым духом, который — Сергия уж больше не сомневалась в том, — обитал во француженке.

В обрамлении прочих обстоятельств, исчезновение Арсения теперь ей тоже вовсе не казалось случайным. Потому едва только Федор Иванович с доезжачими воротились из леса и из разговоров в доме стало ясно, что слуху об Арсении так и нет, монахиня оставила спящую Лизу в ее апартаментах, а сама поспешила к Ермиле, чтобы поговорить с ним тет-а-тет. Возможно, доезжачий знал больше, чем доводил до всеобщего сведения и даже до сведения самого князя Федора Ивановича. И матушка Сергия почти уверенно предчувствовала, что именно он знал.

В сенях ермилиного дома пахло свежими яблоками, на стенах висели охотничьи трофеи старого охотника — волчьи и лисьи шкуры. Когда Сергия прошла в просторную горницу, Ермила сидел на лавке за круглым березовым столом, при нем же на старый, истасканный господский диван, подаренный доезжачему князем Федором Ивановичем, улеглись две любимые собаки его и обчищали себя языком и зубами.

Увидев матушку на своем пороге, Ермила встретил ее молчаливо. Он почти уже знал, о чем она спросит — конечно же об Арсении и готовился рассказать примерно то же, о чем уж поведал старому князю. Но монахиня огорошила его, сразу задав вопрос:

— Нашли на болоте, мертвого?

— Ты-то, матушка, почем знаешь? — мрачно откликнулся Ермило. Он облокотился на стол и опустил голову на руки. Понимая, что отпираться смысла никакого нет, признал: — Данилка нашел сегодня с рассвету. Говорит, на кресте висит он посреди топи. Вся кожа снята с него. Кровищи вокруг по всему берегу — видимо невидимо.

— На кресте? — переспросила Сергия, прислонившись спиной к бревенчатой стене: — На каком же кресте? На христианском?

— То мне неведомо, матушка, — признался доезжачий, — сам не видел, а Данилка мне не сказывал, да и не до досмотру ему сделалось там-сам струхнул, еле ноги до лагеря донес. Сговорились мы с ним ни о чем не докладывать Федору Ивановичу, а уж тем более и не показывать ему страсти этакие — пожалели старика. Как уж дальше выкручиваться станем — сам не ведаю.

— Кто? — нибудь еще, кроме тебя и Данилки видел тело Арсения? — спросила у него Сергия, сдвинув брови.

— Нет, матушка. Говорю же. Видеть — только один Данилка и видел. А сказывать мы с ним никому более не сказывали. Вот теперича назад поедем. Там остался при овраге лагерь наш, с ним охотников с десяток. С ними доставать станем молодого барина, — он горестно вздохнул, — только как хоронить без молитвы, ума не приложу…