— Ты уверен? — Курбан заметно расстроился. Должно быть, уже считал, что добыча в кармане, и успел прикинуть, как распорядится вырученными деньгами.

— Точно! Мне самца хорошо видать! Видно, вчера уже обработали, раньше собак поспели!

— Ладно, слезай… — бросил Курбан. — Да, вчера вполне могли бродяги копытами разжиться. Кто рано встаёт, тому Зона даёт.

Эфиоп медленно и осторожно спустился, забрал дробовик, и компания сменила курс — Слепой снова повернул к Свалке.

* * *

Тварь, похожая на крысу, зажмурилась, когда в глаза, не привыкшие к яркому свету, ударил солнечный луч. Маленькое тело сжалось в ложбинке между узловатыми корнями старого клёна. Это тело оказалось плохо приспособленным к новой среде, в которой очутилась Тварь, здесь было слишком много света, запахов, пространства. На такой обширной территории наверняка могли водиться хищники куда более опасные, чем сама Тварь, а это не соответствовало её цели и программе. Крысёнок, привычный к жизни в тесных сырых подземных лазах, был слишком слаб и беззащитен в лесу и на заросших травой полянах.

Это тело не годилось. Твари требовались быстрые ноги, острое зрение и верхнее чутьё, ей нужны были зубы, когти и защита от чужих зубов и когтей. Крысиный мозг, служивший Твари, не знал большинства этих понятий, он оперировал аналогиями. Интуиция подсказывала, что, прежде чем встречаться с опасными обитателями светлого мира, ей, Твари, следует измениться. Она сжалась ещё плотнее, забилась под изогнутое корневище — и занялась трансформацией.

Крошечный клубок плоти сотрясала дрожь, его температура то повышалась до восьмидесяти градусов по Цельсию, то падала до двадцати, что почти не отличалось от температуры окружающей среды. Волны спазмов скручивали тело в комок, потом резкое сокращение стремительно изменяющихся мышц заставляло его вытягиваться струной и замирать, подрагивая… Когда температура поднималась, тело обильно выделяло жидкость, потом Твари требовалась вода, и она вылизывала собственные учащённо дрожащие бока, подбирала капельки солёной влаги.

Сознание крысёнка затаилось за задворках мыслительного процесса Твари. Она отодвинула нехитрые мысли зверька — в трансформации они не могли помочь. Тварь руководствовалась заложенной в неё программой, подпитываясь инстинктами маленького млекопитающего, разум которого сейчас был погружён в странное оцепенение. Крысёнок присутствовал в своём — и уже не своём — теле, но присутствовал как безучастный наблюдатель. Потом Тварь замерла, свернувшись в тугой клубок, покрытый поредевшей серой шёрсткой. Внешне она больше всего теперь напоминала старую облезлую рукавицу.

Вдалеке раздались голоса, треск веток под тяжёлыми подошвами. Тварь замерла, прислушиваясь и принюхиваясь. Она различила запах, напоминающий о страшном существе, едва не прикончившем крысёнка в подвале. Это могло быть опасным. Тварь затихла. Топот, голоса и запахи миновали её убежище.

Прошло несколько часов, солнце перевалило зенит, день клонился к вечеру… Закуток, в котором притаилась Тварь, погрузился в полумрак, предвестник вечерних сумерек. Облезлый ком плоти не шевелился…

Потом клубок медленно развернулся, показалась удлинённая мордочка, ощерилась пасть с мелкими зубами… Распахнулись слишком широкие для крысы ноздри, с пересохших, потрескавшихся губ зверя сорвалось хриплое шипение. Это не было вызовом или сигналом — нет, Тварь проверяла, как действуют изменившиеся лёгкие. Затем поджарое тельце приподнялось, тощие голенастые конечности напряглись. Крысиный мозг пока что не умел управляться с телом, способным бегать по открытому пространству и совершать высокие прыжки, ему предстояло научиться.

Когда Тварь встала, голый крысиный хвост остался валяться на хвое, покрытой подсыхающей слизью. В этой части тела Тварь не нуждалась. Она развернулась, схватила длинный жилистый отросток и стала быстро пережёвывать его, втягивать в себя. Ей отчаянно не хватало органики для перестройки организма, а хвост был съедобным.

Как ни уговаривал себя Толик, что в подземелье безопасно, что нет в схроне ничего опаснее крысы, — эмоции взяли верх над доводами рассудка. Парень проспал несколько часов, сидя, привалившись спиной к бетонному цилиндру, служившему входом в подземелье. Утром проснулся и с полчаса разминал затёкшие мышцы. Всё тело ныло и отказывалось подчиняться. Вчерашние ушибы напоминали о себе тупой болью, да ещё голова раскалывалась, будто с похмелья. Толик заподозрил, что, пока не работал ПДА, он успел хватануть радиации, но сейчас прибор был в порядке и не фиксировал повышения фона. Но если бы вчера Толик влез на заражённый участок, остались бы следы на снаряге. Вот уж точно — везучий он! Без приборов, без опыта прошёл в одиночку, и ни серьёзных ран, ни травм, ни облучения.

Однако удачливость имела оборотную сторону. Поскольку Толик был более или менее здоров, причин отлынивать не нашлось, и он снова отпер подвал. Спустился по лестнице, постоял у входа в лучах солнца — дверь, как оказалось, была ориентирована на восток, и поутру солнечный свет проникал в подвал дальше, чем в любое иное время суток. В полумраке Толик осмотрел разгром, царящий в подвале, выбрал стеллаж — тот самый, который завалил ночью на себя.

Выглядела железяка достаточно прочной, а полки могли служить ступенями. Толик поволок стеллаж к лестнице, развернул боком и, пыхтя от натуги, вытащил наверх.

Когда он прислонил стеллаж к бетонной стене и вскарабкался на верхнюю полку, кромка грунта оказалась на уровне живота. То, что нужно, — готова лестница. Правда, проржавевшая конструкция «дышала» и прогибалась под ногами, она была предназначена для грузов куда легче, чем сталкер в полном снаряжении. Толик постоял, разглядывая безмолвные окрестности, потом снова отправился в подвал — готовить схрон к прибытию бригады.

Он вытащил обломки мебели, чтобы укрепить и подпереть самодельную лестницу. Ничего громоздкого и тяжёлого в подземелье не оказалось — всё было такого размера, чтобы пройти в узкую дверь, но Толик очень быстро умаялся. Протискиваться с грузом в тесный проём было страшно неудобно, да и воздух внизу оставался затхлым, тяжёлым — в духоте скорее устаёшь. Парень то и дело устраивал передышки, поглядывал на ПДА, не идёт ли бригада. Но Торец не спешил, и Толик, вздыхая, плёлся работать дальше. Он привалил основание стеллажа вонючим сырым картоном, вставил между полками обломки стульев — вышло что-то наподобие распорок. Постепенно пол у лестницы освободился от мусора, показался покрытый плесенью бетон.

Чем дальше от входа продвигался Толик, тем труднее было работать. А впереди высился завал из разнокалиберных обломков и искалеченной тары.

Гена Торец явился ближе к вечеру. С ним были Животное и Мистер. Будда, сказали они, плетётся следом — толстяк выбился из сил, и его не стали ждать, Торец велел ковылять как может. Колян пропал, сгинул во время перестрелки.

Круглую яму и Толика на дне Торец осмотрел скептически, спустился по хлипкой гнущейся конструкции, похлопал ладонью бетонный бок цилиндра, протиснул внутрь. Оттуда его голос прозвучал глухо, но бригадир был доволен: