Горталов, довольный произведенным впечатлением, уже ушел, приказав официанту, чтобы все съеденное и выпитое мною было записано на его, Горталова, счет, а я все сидел, тупо размешивая длинной полупрозрачной сиреневой ложечкой давно растаявшее мороженое.

Никаких умных мыслей в голову не приходило. И только одним соображением я пытался утешить себя: сколько бы Горталову за меня ни заплатили, торговал он без моего согласия, и вряд ли его хозяевам понравится, если их деньги пропадут даром. А значит, лучшее, что я могу сделать, чтобы лишить Горталова хотя бы чести хорошо оплаченных заслуг, не делать ничего. Потратить полученную тысячу — и будь что будет. Как-нибудь не пропадем. Но зато никто — и Горталов в особенности! — не скажет потом, что я ему чем-то обязан…

Так бы я, наверное, и поступил, но тут незначительное происшествие резко изменило ход моих мыслей.

Прямо напротив кафе, на той стороне улицы помещался фирменный магазин электрических швейных машинок. К нему бойко подкатила крохотная «Ока» цвета дохлого фламинго, и из нее выбралась скромно одетая семейная пара. Взявшись за руки и оживленно переговариваясь, они устремились к витрине, постояли несколько минут, тыча в витрину пальцами и что-то с жаром обсуждая, и, договорившись наконец, зашли в магазин — явно с целью осуществить свою давнюю мечту.

Точно такая машинка, как в витрине, была у Инны, и она умело обшивала себя и Виталия, покуда он не подрос и не отказался категорически носить мамин самострок. И Майя в последнее время поговаривала, что придется ей купить такую же машинку и взять у Инны несколько уроков кройки и шитья — и хотя прямо этого не говорилось, я понимал, что при горталовских доходах шить на дочек платьица ей бы не пришлось. Одеты близняшки были всегда, как принцессы с картинки. Были… Но будут ли? Ведь девчонки растут — и купленных впрок заботливым папой вещей им надолго не хватит.

Большое сомнение мелькало порой в глазах у Майи — и сомнение явно касалось нашего общего будущего. Вот оно, наше будущее, сказал я себе. Вот что нас ждет, если я сейчас поддамся на уловку Горталова и откажусь от обещанных мне десяти тысяч. Именно этого он от меня и добивается. Этому он и радуется заранее. И когда узнает о моем отказе, нисколько не удивится, а только хмыкнет презрительно: «Ничего другого от этого слабака я и не ожидал…»

А Майя такого не скажет. Она поддержит мое решение. И будет отстаивать мою правоту перед всем светом: перед Горталовым, перед свекровью, даже перед Инной — и это будет больнее всего.

1

Все это следует немедленно прекратить!

Я и раньше предполагал, что зашел со своей диссертацией в тупик, а после вчерашних событий это стало совершенно ясно. Будто кто-то большой и сильный, похожий на покойного отца, но куда более снисходительный и деликатный, а главное — доброжелательный, положил на плечо тяжелую руку и негромко, но внушительно сказал: «Пре-кра-ти». Просто, без эмоций, без восклицательных знаков — но убедительно. И почему-то понятно, что сегодня самый подходящий день, чтобы прекратить.

Между тем, сегодня не какое-то особенное — обычное воскресное утро. Не из тех, когда спокойно рассматривается вопрос о том, чтобы смертельно порезаться во время бритья. Да и само бритье под вопросом. День предстоит провести взаперти, наедине с воспоминаниями — и никого не смутит отросшая за сутки щетина, никого не обрадуют гладко выбритые щеки и подбородок. И если бритвенные принадлежности извлечены из шкафчика в ванной, то для того лишь, чтобы оттянуть неизбежный миг, когда придется достать из папки законченный второй вариант докторской диссертации и порвать его в мелкие клочья. Пенка для бритья и станок фирмы «Жиллетт» — такой удобный, такой безопасный, как и вся моя чересчур удобная, чересчур безопасная жизнь…

Но прежде чем принять окончательное решение, я решил диссертацию перечитать. И вот, покончив с бритьем, я первым делом, не завтракая, лишь с чашкой крепкого черного кофе и сигаретой, устроился на диване и перечитал свою работу от первой до последней строчки, после чего решил, что до сих пор получалось у меня почти неплохо. То есть я готов утверждать, что даже совсем неплохо, но вот взял и вставил зачем-то пугливое «почти». Как-то само получилось. Автоматически. То ли из суеверия, чтобы удачу не спугнуть, то ли из скромности. Хотя на самом деле я вовсе не скромен. И что бы ни думал обо мне Горталов, сам я достаточно высоко оцениваю свои способности. Как физические, так и умственные. Нравятся мне мое сильное, складное, еще молодое тело и мой не слишком большой, портативный, как выражалась Инна, но ужасно быстродействующий и острый, как бритва, ум. Так что похерим провинциальные игры в скромность и скажем прямо, что второй вариант моей диссертации был очень даже неплох.

Тем более что проверить мои слова вы все равно не сможете. Потому что, перечитав диссертацию, я тут же собрал страницы в кучу и сжег.

То есть не сжег (еще одно не к месту выскочившее слово), не мог сжечь, потому что не на даче, а в городе, в обычной квартире, без камина, даже без газовой печи, негде жечь, да и опасно, пожар можно учинить, но машинально, не задумываясь о том, что делаю, подготовил к сжиганию — брал отпечатанные на лазерном принтере страницы, складывал стопочками и рвал — пополам, на четыре части, на восемь частей. Хватило бы и на четыре, поскольку рвал лишь для того, чтобы никто не прочитал и не понял целого (в этом смысле всегда испытываю какую-то странную застенчивость), но, как уже сказано, действовал машинально, по привычке и порвал на восемь частей — так лучше горит.

Проверено на даче, осенью, в позапрошлом году, когда такими вот, в осьмушку, клочками растапливал по утрам печь. По вечерам, помню, сидел у жарко горящей печи, курил, пил, иногда плакал (об этом отдельный разговор), рвал ненужные черновики, письма, тетрадки со старыми, бог знает какого года, записями, складывал в ящик, а утром, проснувшись от холода, набрасывал на плечи старый тулуп, присаживался к прогоревшей, остывшей, но все-таки, если приложить ладонь, чуть теплой в сравнении с другими предметами, печи, и растапливал ее заранее приготовленными осьмушками и нащипанными с вечера же лучинками. И точно такое же, как сейчас, возникало, помнится, странное ощущение чужого, не своего текста, когда вытягивал из кучи первый попавшийся клочок и читал вслух ни для кого что-то вроде этого:

и одновременно. Ради этог

революции, проводились

желаемого результата не был

быть, т. к. доступ к деньгам

чает, индивидуально проходя

уровнем ступени развития. Соб

вибрации денег слишком высок

все равно что дать огонь в рук

ленного ребенка. Это огненная

А что это означает, какого ребенка и почему огненная — этого и сам не знаю, не скажу сразу, потому что и в самом деле первый попавшийся клочок, а не нарочно так подобрал.

Как раз на этом клочке меня с работой прервали. Зазвонил телефон, и голос нашего ученого секретаря Марины Федоровны зазвучал в трубке. Не слишком любезно — она никогда не старается быть со мною любезной — Марина Федоровна спросила, когда я представлю на рассмотрение окончательный вариант диссертации.