— Никаких послаблений в дисциплине, — сказал он. — С нами идут тысяча восемьсот человек, и все они теперь частные лица. Но разболтанную орду я в Дренан вести не намерен. Каждый, кто отправится с нами, будет считаться солдатом, подчиняться дисциплине и выполнять мои приказы. Всех, кто не согласен, гоните прочь. Каждый солдат будет получать в месяц серебряную полукрону из моих личных денег, а офицер — пять крон. Жалованье будет выплачено после нашей высадки в Дрос-Пурдоле. Вопросы?

Вопросов было много. Банелион около часа обсуждал с офицерами подробности последнего совместного похода, а затем отпустил их.

Еще полчаса он, в одиночестве сидя на своей койке, обдумывал трудности, которые могут возникнуть во время путешествия. Только решив предварительно, как будет с ними справляться, он позволил своим мыслям перейти к опасности, грозящей ему со стороны Маликады.

Банелион сам сказал Дагориану, что королю нет больше дела до судьбы своего старейшего генерала, однако он все-таки не думал, что Маликада осмелится подослать к нему убийц. Это вызвало бы возмущение в армии и повредило королевским планам вторжения в Кадию, которому предстояло начаться через три дня. Если Белый Волк будет убит, Сканде придется назначить следствие. Нет, Маликада станет действовать более тонко. Наймет какого-нибудь дреная, затаившего против Банелиона обиду. Таких найдется много — солдаты, подвергшиеся наказанию за мелкие провинности, младшие офицеры, считающие себя обойденными в звании, и старшие, прилюдно получавшие от генерала выговоры. А ведь есть еще и разжалованные, улыбнулся Банелион. Если Маликада предложит хорошую сумму, охотников будет столько, что они просто затопчут злополучного Белого Волка.

Банелион налил себе воды, продолжая размышлять. Все это так, но если убийцу возьмут живым и допросят под пыткой, полученная им плата перестанет быть тайной, и подозрение опять-таки падет на Маликаду, через кого бы он там ни. провернул эту сделку. Нет, это тоже не годится — слишком уж грубо для вентрийского лиса.

Что же тогда? Банелион поднес кубок к губам и помедлил, глядя в его прозрачное содержимое. Да, яд всего вероятнее, и веселого в этом мало. Банелион отставил кубок. Отныне он будет есть из общего котла, становясь в одну очередь со своими людьми.

Полагая, что рассмотрел все вероятности, Банелион успокоился — и напрасно.

Старые казармы построили триста лет назад для размещения Бессмертных, гвардии императора Горбена. В то время они были одним из чудес света. Со всей империи созвали искуснейших живописцев и ваятелей для росписи потолков, лепки и воздвижения статуй. Теперь большинство изваяний отправили в Дренан или продали собирателям, чтобы выручить деньги для королевских войн, а расписные стены и потолки облупились. Почти все дренайские части новой армии короля были расквартированы в северной части города, в новых казармах.

Обветшавшие здания на Дороге Света собирались снести и выстроить на их месте новый цирк, но временно они служили пристанищем для старых, отправленных в отставку солдат. Никакая дисциплина здесь больше не соблюдалась, часовых у ворот не выставляли, труба не поднимала солдат на рассвете, и офицеры не проводили учений.

Ногусте стало не по себе, когда он шел через опустевший плац в восточное крыло, где жил вместе с Зубром и Кеброй.

Когда-то это здание посещали зодчие со всего мира — теперь оно доживает последние дни, наполненное прогорклыми, никому не нужными воспоминаниями.

Ногуста устало поднялся по лестнице. Лампы здесь не горели, и только лунный свет проникал в высокие окна на каждой площадке.

Кебра и Зубр, сидя в их комнате на четвертом этаже, молчали точно каменные — тут явно не обошлось без разговора о зимних долгах. Ногуста прошел мимо них к отрадному теплу камина и снял свою черную рубашку.

Талисман у него на груди сверкнул серебром и золотом при свете пламени. Спину тронуло холодом, точно от дуновения ветра. Ногуста оглянулся, но и дверь, и окно были плотно закрыты.

— Чувствуете, как дует? — спросил он двух других, но они не ответили. Кебра, сидя на кровати с каменным лицом, не сводил глаз с Зубра. Леденящий холод заполнил комнату, заглушив идущее от огня тепло. Пламя no-прежнему пылало ярко, но тепла не ощущалось. Ногусту грел только его талисман, загоревшийся вдруг внутренним светом. Чернокожий понял, отчего светится талисман, и страх обуял его.

Зубр с ревом вскочил на ноги и крикнул Кебре:

— Предатель! — Он вытащил из ножен меч, а лучник в ответ выхватил кинжал.

— Нет! — вскричал Ногуста, бросившись между ними. Звук его мощного голоса разрядил напряжение. Кебра заколебался, но Зубр продолжал наступать. — Зубр! — рявкнул Ногуста, и гигант запнулся на миг. В его глазах появился странный блеск, рот ощерился. — Смотри на меня, слышишь? — кричал Ногуста. Холод сделался почти нестерпимым, и чернокожего колотила дрожь. Зубр вперил в него отрешенный взгляд. — Держи мою руку. Во имя нашей дружбы, Зубр, держи мою руку!

Зубр заморгал и смягчился на мгновение, но тут же снова взъярился.

— Я убью его!

— Возьми сначала мою руку, а там делай что хочешь. —Ногусте показалось, что Зубр откажется, но еще миг спустя их руки сомкнулись в крепком пожатии. Зубр испустил долгий дрожащий вздох и упал на колени. Кебра бросился на него, но Негуста успел перехватить запястье лучника. Лицо Кебры исказила злобная гримаса, светлые глаза выкатились из орбит. Ногуста продолжал сжимать его руку, держащую нож. — Успокойся, Кебра. Это я, Ногуста, твой друг.

Сведенное судорогой лицо Кебры расслабилось, безумие отступило. Вздрогнув, он выронил нож. В комнате потеплело. Ногуста отпустил обоих, и Кебра снова хлопнулся на кровать.

— Не знаю, что такое на меня нашло, — сказал Зубр. — Прости, Кебра. Мне правда жаль.

Кебра, не отвечая, смотрел в пол.

Талисман Ногусты угас — золотая рука и серебряный полумесяц блестели при огне, как обычно.

— На нас напали, — тихо сказал Ногуста. — Ты невиноват, Зубр, и Кебра тоже.

— Что ты такое говоришь? — поднял глаза лучник.

— Это колдовство. Не почувствовали разве, как холодно стало в комнате? — Оба покачали головами. Ногуста придвинул себе стул и сел. — Вот что спасло нас, — сказал он, коснувшись своего талисмана.

— В своем ли ты уме? — спросил Кебра. — Мы обозлились, только и всего. Зубр не давал мне покоя за то, что я проиграл на турнире.

— Ты сам-то в это веришь? Вы с ним друзья уже тридцать лет и ни разу еще не обнажали оружия друг против друга. Поверьте мне, прошу вас. Орендо говорил то же самое. Он сказал, что в доме купца вдруг сильно похолодало, и всех их обуяла ярость и похоть. Потому они и насиловали, потому и убивали. Демоны витали в воздухе, сказал он, а я ему не поверил. Зато теперь верю. Помнишь ли ты, что чувствовал, когда накинулся на Зубра?