Спагетти болонезе Спагетти базилико Спагетти с говяжьим языком Спагетти с моллюсками в томатном соусе Спагетти карбонара Спагетти с чесноком.

И еще спагетти, которые не могли похвастаться такими звучными трагическими названиями, потому что в них пошли остатки всякой всячины, завалявшейся в холодильнике.

Спагетти рождались в облаках пара, как водный поток по речному руслу, скользили по склону времен, названному 1971 годом, и исчезали.

Я оплакиваю их.

Спагетти 1971 года.

Телефон зазвонил в три двадцать. Я лежал, вытянувшись на татами, и разглядывал потолок. Зимнее солнце растеклось светлой лужицей как раз на том месте, где я расположился. В лучах декабрьского, 1971 года, солнца я, словно дохлая муха, провалялся на полу несколько часов.

Поначалу я принял этот звук за что-то другое. За обрывок забытых воспоминаний, робко проскользнувший между слоями воздуха. Но звук повторялся раз за разом, обретая форму подаваемого телефоном сигнала, пока в конце концов не превратился в стопроцентный телефонный звонок. Стопроцентный телефонный звонок, заставлявший дрожать реальный на сто процентов воздух.

Не вставая с пола, я протянул руку к трубке.

Звонила одна девица, весьма безликая особа. Девица, которая могла исчезнуть в половине пятого. Бывшая подружка моего знакомого. Хотя знакомство у нас было шапочное. Здоровались при встрече и только. Несколько лет назад они сошлись под каким-то благовидным предлогом и несколько месяцев назад под таким же предлогом расстались.

– Не скажешь, где он? – спросила она.

Я посмотрел на телефонную трубку, скользнул взглядом по тянувшемуся к розетке кабелю. Все в порядке.

– А почему ты меня спрашиваешь?

– Потому что никто мне не говорит. – Голос ее дрожал. – Где он?

– Не знаю. – Я не узнал своего голоса. Она замолчала.

Трубка сделалась холодной, как ледяной столб. Затем в ледяной столб превратилось все вокруг меня. Совсем как в фантастике Дж.Г Балларда.

– Я в самом деле не знаю. Пропал куда-то и ничего не сказал.

На том конце провода послышался смех:

– У него бы на это ума не хватило. Он ведь только горланить горазд и ни на что другое не способен.

Насчет ума она была права. Метко подмечено.

Но говорить, где он находится, было нельзя. Узнает, что это я ей рассказал, – начнет названивать. А мне этот пустой треп ни к чему. В садике за домом я вырыл яму и все в ней похоронил. Выкопать обратно уже ничего не могу. Ни для кого.

– Извини… – проговорил я.

– Ты, наверное, меня терпеть не можешь? – вдруг спросила она.

Я не знал, что ответить. Она с самого начала меня совсем не впечатляла.

– Извини, – повторил я. – Я сейчас спагетти готовлю…

– Что-что?

– Спагетти готовлю.

Я налил в кастрюлю воображаемую воду, чиркнул воображаемой спичкой.

– И что?

Я аккуратно опустил в кипяток воображаемые спагетти, добавил воображаемой соли, поставил на пятнадцать минут воображаемый таймер.

– Не могу отойти от плиты. Боюсь, они к кастрюле пристанут.

Она молчала.

– Их без присмотра и на минуту не оставишь.

Трубка в моей руке опять заскользила к точке замерзания.

– Может, потом перезвонишь? – торопливо добавил я.

– Значит, у тебя сейчас самый ответственный момент?

– Да вроде того.

– Один есть будешь?

– Ага.

Она вздохнула:

– Но мне правда тяжело.

– Извини, что помочь не могу.

– А тут еще деньги…

– Хм-м…

– Я хочу, чтобы он их вернул.

– Извини.

– Значит, спагетти?

– Угу.

Она обессиленно рассмеялась:

– До свидания.

– Пока, – сказал я.

Разговор кончился, лужица света на полу сдвинулась на несколько сантиметров.

Я снова улегся прямо на нее и поднял глаза к потолку.

Грустно думать о пачке спагетти, которая кончилась, не исполнив своего предназначения – вариться вечно.

Сейчас я жалею, что ничего не сказал той девице. Может, и надо было. В конце концов, этот ее парень был так себе. Воображал себя художником, малевал дрянные абстрактные картинки. Никчемный пустомеля. И потом, вдруг она и правда хотела деньги обратно получить?

Что с ней теперь?

Может, ее поглотила тень от половины пятого?

Дурум семолина.

Золотистая мука, которую получают из зерна, растущего на равнинах Италии.

Итальянцы бы, возможно, сильно удивились, узнав, что муке, которую они экспортировали в 1971 году, было «одиноко».

Спустившись по узкой бетонной лестнице, я оказался в длинном прямом коридоре, который – наверное, из-за высокого потолка – напоминал пересохшую дренажную канаву. Висевшие на стенах лампы дневного света почернели от густо облепившей их пыли и светили каким-то неустойчиво-зыбким светом, будто проходившим сквозь мелкую сетку. Вдобавок каждая третья лампа не горела. Так что я едва мог разглядеть собственную ладонь. Стояла мертвая тишина. Единственный звук в полутемном коридоре издавали мои кроссовки, монотонно скрипевшие по бетону резиновыми подошвами.

Я прошагал метров двести-триста, а может, и целый километр. Тупо шел, ни о чем не думая. В этом коридоре не существовало ни расстояния, ни времени. Скоро пропало даже ощущение движения. Тем не менее я подвигался вперед и неожиданно уткнулся в стену. Здесь коридор раздваивался – направо и налево.

Т-образный перекресток?

Достав из кармана куртки смятую открытку, я еще раз прочитал, что на ней написано:

«Идите прямо по коридору. В конце будет дверь».

Я внимательно осмотрел стену, но ничего похожего на дверь не обнаружил. Ни следов, что она здесь была когда-то, ни намека, что может появиться на этом месте в будущем. Обыкновенная бетонная стена. Как построили, так и стоит. Ничего примечательного. Нет двери – ни метафизической, ни абстрактной, ни метафорической. Никакой.

Охо-хо.

Прислонившись к стене, я выкурил сигарету. Что же делать? Дальше идти? Или поворачивать обратно?

Хотя, если быть откровенным, колебался я недолго. По правде сказать, другого пути у меня не было – только вперед. Я был сыт по горло нуждой. Надоело все – ежемесячные выплаты по кредиту, алименты бывшей жене, тесная квартира, тараканы в ванной, давка в метро в час пик. И тут наконец такая замечательная работа подвернулась. Что надо, зарплата – выше крыши, премии два раза в год, большой отпуск летом. Отказаться от всего, когда остается одна дверь, один поворот…