В начале этого года герцог Гвидобальдо Урбинский любезно принял у себя сестру Чезаре Борджа Лукрецию, направлявшуюся из Рима в Феррару, где должна была состояться ее свадьба. Желая оказать честь Лукреции, герцог Гвидобальдо предоставил ей и ее свите дворец Монтефельтро. Он устроил бал в ее честь и послал ей множество подарков. Но щедрость не защитила герцога от честолюбия брата Лукреции, который вскоре напал на Урбино и захватил его.

Впоследствии Чезаре Борджа во всеуслышание заявил, что эти действия были вызваны необходимостью: якобы он получил сведения о том, что герцог готовит против него заговор.

Однако никаких доказательств этого предъявлено не было.

Но все знали, что горная крепость Урбино держала под контролем перевалы Романьи и Тосканы. Крепость нужна была Борджа для того, чтобы его войска могли свободно пройти туда, куда он захочет; именно в этом скрывалась настоящая причина захвата Урбино.

Событие это потрясло всю Италию. Прочие князья и герцоги расценили это как угрозу своему положению и поняли, что Чезаре, как и его отец, Папа Римский, — настоящий тиран, который не остановится до тех пор, пока вся страна не окажется под его властью.

На кухне в Аверно шептались о том, что аристократы хотят отвоевать свои позиции. Ходили слухи о будто бы созданной для свержения Валентино тайной лиге с участием капитанов-кондотьеров. Но мне уже приходилось видеть скорую расправу Борджа, и поэтому я не принимал участия в этих беспечных разговорах. Такое было тогда время: следовало больше наблюдать и меньше говорить.

Когда мы шли в отведенные для нас комнаты, маэстро положил руку мне на плечо и сказал:

— Маттео, наверное, тебе не стоит ни с кем обсуждать, куда мы ходили этой ночью.

Он мог не брать с меня клятву хранить молчание. Если маэстро принимал кого-то в свой круг, то доверял этим людям.

Мне кажется, он полагал, что достаточно выказать человеку доверие и тот непременно его оправдает. Однако самые сокровенные мысли и чувства он утаивал от всех, используя зеркальное письмо и символы, понятные только ему одному.

И в то же время он часто приглашал к себе гостей и охотно делил с ними трапезу, шутил и рассказывал разные истории.

Когда мы дошли до своих покоев в замке, я опустил фонарь и ждал разрешения хозяина уйти к себе и хоть немного поспать. Ночевал я в крохотной каморке рядом с его студией, откуда в любой миг мог услышать, что он зовет меня.

— Тебе не по себе из-за того, что нынче ночью мы побывали в покойницкой? — спросил хозяин, доставая перо, чернильницу и бумагу. Было совершенно очевидно, что он собирался еще поработать.

— То, что вы делаете… это так странно, — ответил я.

— Анатомирование трупов — не такое уж необычное дело.

Да, это была правда. Мне приходилось слышать, что с трупами такое делают в университетах. Обычно в учебных целях использовали тела преступников, казненных за какое-нибудь преступление против государства. И скульпторам разрешалось присутствовать при анатомировании и даже принимать в нем участие. Им это было необходимо для того, чтобы создаваемые ими бронзовые или мраморные статуи были похожи на живые тела.

— Это приносит пользу многим отраслям науки, — продолжал хозяин. — И все же есть еще люди, которые из страха или невежества очень этим недовольны.

— А тот монах в покойницкой? — вдруг вспомнил я. — Отец Бенедикт. Он ведь может рассказать, чем вы там занимались.

— Конечно, Маттео. К тому же в этом монашеском ордене не принято давать обет молчания. — Он задумался. — И все же нет! Не думаю, что отец Бенедикт расскажет кому-либо о нашем визите. Чутье подсказывает мне, что он прекрасно понимает, как более ограниченные люди могут расценить мою работу.

— Он напугал меня, — заметил я.

— Чем же это? — с интересом спросил хозяин.

— Кажется, он сказал, что то, чем вы занимаетесь, дурно.

— Ну, так далеко он не зашел!

— А что, если он расскажет об этом властям?

— Вряд ли.

— Но он спорил с вами! Разве вам не показалось, что он очень недоволен?

— Нисколько.

— Но он угрожал вам!

— Не совсем так, — возразил хозяин. — Отец Бенедикт явно получал удовольствие от нашего спора. Неужели ты не видел, как вспыхнули его глаза, когда он решился пустить меня к трупам?

С этими словами маэстро взял кусочек угля и быстрыми движениями что-то нарисовал на листе бумаги.

Я просто ахнул от удивления.

Передо мной было несколько рисунков, каждый из которых с поразительным сходством изображал отца Бенедикта.

На первом рисунке монах стоял, воздев руки, у головы уличной девки, лицо которой было обрамлено струящимися волосами, и благословлял ее. Вся его фигура и весь облик были исполнены сострадания.

Я посмотрел на хозяина и вспомнил тот момент, когда мы только вошли в покойницкую. Как потрясающе работал его мозг! Он мог думать одновременно о предстоящем научном исследовании, выбирать, какой из трупов ему подойдет и какой более интересен, и в то же время вести дебаты с монахом по поводу этичности ситуации и отводить все его разумные доводы. В разговоре об искусстве он быстро подвел монаха к тому, чтобы тот признал, что Слово Божие было великолепно передано художником именно потому, что тот до этого изучал анатомию. И вот, оказывается, во время увлеченного спора с отцом Бенедиктом хозяин запомнил малейшие черты его лица!

Маэстро снова начал рисовать. На сей раз профиль — нос, бровь, глаз, рот.

— Я уверен, что отцу Бенедикту понравился наш спор, — сказал он. — Видишь ли, во время спора он имеет привычку хмуриться, и тогда на переносице, вот здесь, у самых бровей, появляется маленькая морщинка. — Маэстро коснулся пальцем моей переносицы. — Но по природе он вовсе не злой и не угрюмый человек. Более того, в те мгновения, когда ему приходилось задумываться над ответом, его лицо светилось энергией ума. — Хозяин коснулся листа. — А когда он переходил к более безопасным темам, например цитировал Писание, этой морщинки не было.

— Потому что он знает его наизусть? — высказал я предположение.

— Вот именно, Маттео! — Маэстро внимательно посмотрел на меня. — Какой ты, однако, проницательный!

Он продолжал говорить, а его рука между тем уже набрасывала следующий рисунок.

— Ты прав! Кроме того, монах верит в истинность Писания, а это значит, что тайна слов может быть скрыта от него.

— Или же… — Маэстро сделал паузу, а затем продолжал, обращаясь то ли ко мне, то ли к самому себе: — Нет, в случае этого конкретного монаха лучше сказать, что он так основательно впитал в себя Слово Божье, что может легко повторить его, даже не задумываясь над смыслом.

Я ждал, не зная, закончил свой монолог хозяин или нет, и не вполне понимая смысл сказанного.