Раздался смех, и к чувству неловкости, которое я испытывал, прибавилось раздражение. Я молча переминался с ноги на ногу.

Заметив мое состояние, Грациано сказал:

— А почему бы Маттео самому не решить?

— Мне все равно, какой стиль нынче в моде, — сказал я. — Одежда служит для прикрытия наготы и для тепла.

— О нет, Маттео! — воскликнул маэстро. — Помимо чисто практического назначения у одежды много иных целей.

Меня не должно было удивлять то, что хозяина интересуют все эти вещи. Он с тем же вниманием относился к эффекту, производимому кроем и цветом, как и ко всему остальному.

Он взглянул на меня.

— Ты удивишься, Маттео, если узнаешь, насколько это важно, оторочен ли плащ мехом по самому краю или нет!

— Но это не имеет особого отношения к моде, — не сдавался я. — Мех животного, особенно горностая, специально создан для того, чтобы отражать ветер.

Маэстро тут же оказался рядом со мной. В руках его была шкурка горностая.

— А ну-ка покажи, Маттео.

Я взял у него шкурку и погладил мех против шерсти.

— Посмотрите, как волоски опять ложатся на свое место. Они начинают расти именно в эту сторону, когда горностай меняет шкурку на белую, чтобы прятаться на снегу.

— Для чего?

Когда он спросил это, я взглянул ему в глаза. Он прекрасно должен был знать для чего. Мне снова показалось, что он испытывает меня.

— Для чего? — переспросили. — Для того чтобы выжить.

— А без этого ему не выжить?

— На горностая охотятся такие хищные птицы, как коршун и ястреб. Зимой они легко могли бы его заметить. Зверек меняет окраску, чтобы оставаться невидимым на снегу.

— Но как это происходит?

— По воле Божьей, конечно, — заявил Джулио. — Свойства вещей созданы Господом.

Они с портным переглянулись.

Мой хозяин этого не заметил. Но заметил Фелипе.

— Что еще нужно для мальчика? — вмешался он в разговор. — Поторопитесь, Джулио, пока мессер Леонардо не решил узнать все подробности того, как вяжутся чулки!

Джулио улыбнулся. Фелипе отвлек его внимание, и смутное подозрение сменилось обычной беспечностью.

— Давайте-ка взглянем на яркие ткани, что Фелипе привез из Флоренции, — предложил Грациано, — и посмотрим, как они подойдут к остальному ансамблю.

Они принялись расхаживать среди рулонов материи. Глядя на них, я вдруг заметил, что хозяин, оказывается, старается выглядеть красиво и при этом оригинально. В его костюме сочетались цвета, которые никому бы в голову не пришлось соединить, например бордовый с розовым, фиолетовым или голубым, а темно-зеленая туника была украшена золотыми прорезями.

— И мальчика обязательно надо подстричь! — крикнул Джулио нам вслед, когда мы наконец направились к выходу.

Так что мне пришлось отправиться к цирюльнику и подстричь волосы.

После этого, чувствуя себя обкорнанным барашком, я вернулся в покои маэстро.

— О, Маттео, да у тебя на голове, оказывается, есть не только волосы, но и глаза! — пошутил Грациано, увидев меня.

Когда я вошел в студию, они сидели рядом на табуретах. Маэстро подозвал меня к себе и, взяв за подбородок, принялся изучать мое лицо.

— Его черты напоминают мне какие-то портреты, — пробормотал он. — Высокий лоб, красиво очерченный рот, выраженные скулы. Да, в зрелом возрасте ты будешь очень привлекательным. Если захочешь, Маттео, в будущем ты сможешь выглядеть высокородным человеком.

Я опустил голову и постарался вырваться из его хватки, но он подвел меня к зеркалу, приставленному к стене. Зеркало стояло под таким углом к окну, чтобы, работая в любом конце комнаты, он мог всегда видеть то, что происходит снаружи. Ему это, похоже, нравилось, но я чувствовал себя неуютно из-за присутствия в помещении этого ничем не прикрытого отражающего стекла.

Мне всегда делалось не по себе, когда я видел зеркало.

В этом мы расходились с бабушкой. «Да у тебя в венах суеверная кровь!» — бранила меня бабушка, когда я настаивал на том, чтобы она прикрывала любое зеркало, которое у нас появлялось. Но в цыганских таборах я наслушался много историй о том, что душа человека может сгинуть в его отражении.

Бабушка смеялась над этим поверьем. «Зеркало — это отполированная поверхность металла, которому придана соответствующая форма, или кусок стекла, одну из сторон которого покрыли жидким металлом и затем дали ему высохнуть, — сказала она как-то раз. — Это очень просто: некоторые элементы обладают такими свойствами. И вода, являющаяся источником всего живого, — один из этих элементов. В ясную погоду, глянув на озерную гладь, ты сможешь увидеть там и себя, и небо».

«Но, — возразил я, — вспомни, что случилось с Нарциссом, который, глядя в пруд, увидел там себя и принял свое отражение за другого человека, писаного красавца. Он влюбился в свое отражение и провел остаток своих дней у пруда, тоскуя по недостижимому возлюбленному. Не получив желаемого, он зачах и умер, после чего на этом месте выросли цветы».

Бабушка покачала головой: «Это сказка, выдуманная древними для объяснения того, почему цветы, называемые нарциссами, всегда растут у воды».

Но меня это не переубедило. В этой сказке, где вода была подобна зеркалу и навсегда пригвоздила Нарцисса у пруда, таилась какая-то правда. А иначе для чего еще придумывать такую историю?

«Потому что мы не понимаем все до конца, Маттео, — ответила бабушка. — Но, будучи людьми, всегда пытаемся все постичь».

И тут я вспомнил, что мой нынешний хозяин тоже однажды сказал это: «Мы пытаемся понять».

«А когда мы не можем понять что-то, — продолжала бабушка, — то выдумываем сказки, объясняющие то, что кажется нам необъяснимым. Так, например, в старину думали о солнце. Рассказывали, что свет посылает на землю великий бог Ра, который каждое утро рождается как ребенок, днем проплывает по небу в золотой повозке и вечером умирает глубоким стариком. Теперь мы знаем, что это не так. И точно так же мы знаем теперь, что не стоит бояться своего отражения».

Однако в случае с зеркалом я вовсе не был убежден, что в нем не скрывается какое-то колдовство. Рассказ о Нарциссе — лишь один из многих других, повествующих о людях, навеки пойманных зеркальным стеклом. Поэтому, когда хозяин подвел меня к зеркалу, я лишь мельком глянул в него.

Вернее, собирался глянуть мельком, как вдруг мое внимание привлекла незнакомая мне фигура.

И я уставился на нее.

А мальчик в зеркале уставился на меня.

Я не узнавал его. С торчащими ушами, огромными глазами и острыми, угловатыми чертами лица, он казался мне одновременно и знакомым, и незнакомым.

Должна быть, хозяин заметил мое волнение.