У Неверова была легкая одноколка, запряженная гнедой кобылой.

— Как Екатерина Дмитриевна? — спросил доктор как бы между прочим. — Что ее мигрень?

— Откуда мне знать. Мне бы сейчас со своей головой разобраться, — хмуро ответил я. — Что у вас за больные?

— Молодой человек со скоротечной чахоткой и женщина с опухолью.

Как оказалось, Неверов меня приловил. Он повез меня к совершенно безнадежным больным, чтобы не дать возможности сделать себе рекламу. Видеть умирающих людей было тягостно, особенно юношу, почти мальчика, съедаемого туберкулезом легких в открытой форме. Я попытался «дать ему установку на выздоровление», однако, запущенность болезни и состояние, были, как говорится, «несовместимы с жизнью».

— А вот городские старожилы вспоминают, — с легкой насмешкой подытожил мои тщетные попытки помочь больным Неверов, — что раньше вы подымали лежащих во гробе.

Такая многолетняя слава мне польстила, но настроение не улучшила. Я пожал плечами и промолчал.

— Я нынче собираюсь делать операцию, не хотите ли соприсутствовать? — предложил мне ревнивый эскулап.

— Извольте, «поприсутствую», — безвольно согласился я, только чтобы не возвращаться домой. По пути к больному, Неверов принялся хвастаться, какой он отменный хирург и каких похвал удостаивался от профессуры обоих университетов, в которых обучался и проходил практику. Мне это было совершенно неинтересно, но я из вежливости делал вид, что заинтересованно слушаю, и сочувственно кивал головой. Больным оказался мужчина средних лет. Вырезать ему нужно было жировик на спине, выросший в размер куриного яйца. Операция проводилась прямо в комнате, на обеденном столе. Больной, кряхтя, на него взгромоздился и, сцепив руки, приготовился терпеть боль. Неверов, как бы раскланявшись с подразумевающейся публикой, артистическим движением вытащил из нагрудного кармана сюртука скальпель, отер его носовым платком и решительно подступился к больному. Такая простота меня поразила настолько, что я еле успел перехватить его врачующую руку.

— Вы что это делаете?! — с ужасом спросил я.

Неверов, снисходительно посмотрел на меня и, освободившись, успокоил:

— Зря вы беспокоитесь, операция пустячная, я ее выполню за пятнадцать минут! Если вы интересуетесь настоящей университетской медициной, то вам бы не грех немного подучиться!

Разговаривать с доктором при больном было бестактно, да и не было его большой вины в некотором отставании от передовой медицинской мысли.

— Придется перенести операцию на другое время, — решительно заявил я недоумевающему пациенту. — Нам с доктором нужно переговорить по медицинским вопросам.

Неверов, ничего не понимая, смотрел на меня круглыми глазами.

— Пойдемте, доктор, нам пора, — сказал я и, пользуясь превосходством в физической подготовке, силком вытащил его из «операционной».

— Что случилось, как вы посмели прервать лечение! — начал возмущенно говорить Неверов, как только я затолкал его в двуколку.

— Прежде чем делать операции, не грех было бы познакомиться с последними достижениями науки в хирургии, — сердито сказал я. — Я в вашем времени всего несколько дней, и то успел узнать, как нужно готовить больного к операции. То, как вы собрались ее делать — прямое убийство!

Неверов вытаращил глаза, не зная, как реагировать на мои слова.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Я говорю о стерилизации и анестезии. Если бы вы меньше занимались красивыми дамами, а больше медициной, то знали бы, что и во Франции, и в России…

Далее я начал вешать лапшу на докторские уши, апеллируя к уже известному Пирогову и пока не известному Пастеру. Все это я вроде бы вычитал в периодике.

После пространного вступления я объяснил Неверову, как нужно стерилизовать хирургический инструмент и готовить больного к операции.

— А теперь позвольте откланяться, — сказал я, когда мы проезжали мимо дома, где меня так гостеприимно приютили, и соскочил с двуколки.

Сколько ни прячься, но ответ держать придется.

— Где Екатерина Дмитриевна? — спросил я Марьяшу, которая открыла мне двери.

— В гостиной, — ответила она, не проявляя к моему возвращению никакого интереса.

Я пошел прямо к ней. Екатерина Дмитриевна сидела в кресле у окна. При моем появлении она вздрогнула и, не глядя на меня, кивком ответила на приветствие.

— Благодарю вас, хорошо, — ответила она на вопрос о состоянии здоровья.

— Нам надо объясниться, — начал я, не зная, в какой форме продолжить разговор. — То, что произошло вчера… я понимаю, никакие оправдания…

— Да, да, вы вправе посчитать меня отвратительной женщиной! То, что я вчера… — взволнованно выговаривала Кудряшова, путаясь и небрежно произнося слова.

Я сначала не понял, что она имеет в виду, но быстро врубился в ситуацию. Жертва сексуального насилия посчитала себя его причиной.

— Я не знаю, что на меня нашло, может быть виной вино, что я выпила… Вы вправе отказать мне в уважении… Я не знаю, как мне оправдаться..

Пусть крутые мачо меня осудят, но я поступил так. Как подсказало сердце: я пал к ее ногам.

Екатерина Дмитриевна вздрогнула и откинулась на спинку кресла. Однако, я успел завладеть ее руками и начал покрывать их поцелуями.

— Это не вы, а я во всем виноват. Со мной случилось наваждение, я не сумел совладать со своими чувствами (какая женщина не найдет в этом извинение). Вы так прекрасны (а я был в стельку пьян), я не знал, что творю (знал, мерзавец!)…

— Нет, нет, не вините себя, это не вы, а я виновата, я, я…

Дальше она продолжить не смогла. Я восстал с колен, заключил ее в объятия и надолго припал к губам.

Что бы ни говорила Екатерина Дмитриевна, как бы ни корила себя, считая, сообразно существующей морали, виноватой во всем, я не собирался делить с ней ответственность. Я поступил, как скотина не потому, что ЭТО произошло, ОНО должно было произойти, не раньше, так позже, моя вина была в том, что это случилось так скомкано и грубо.

Мой затяжной поцелуй окончился внезапно обмороком красавицы. Я не стал звать на помощь, а, взяв ее на руки, отнес в спальню.

Когда я опускал тело на постель, оно немного ожило и даже обняло меня за шею.

Я бережно уложил хозяйку и продолжил то, что начал в гостиной. Она уже оправилась настолько, чтобы отвечать на мой поцелуй робкими, неловкими губами

Я все крепче сжимал ее в объятиях. Говорить мы не могли, было не до того, да и губы все время были заняты. Катя задыхалась, но не отстранялась от меня, пока я сам не дал ей возможности вздохнуть. Она совсем не умела целоваться и не догадывалась дышать носом.

— Подожди, — прошептал я — Дай мне свои губы. Делай как я

Училась она очень быстро. Поцелуи делались все более глубокими и долгими. Я просовывал язык между ее зубами, и она отвечала мне тем же. Меня опять понесло. Я начал сдирать с нее капот, под которым ничего не оказалось. Это так меня завело, что я набросился на нее, не успев снять даже сапоги.