Пробило половину одиннадцатого. Помимо моей воли у меня перед глазами так и стояло: Жюлия выходит из отеля и направляется к нашему дому.

— С ума сойти, до чего вы похудели! — удивилась Элен. — В плечах еще ничего, но пуговицы нужно будет переставить. Пройдитесь-ка немного, Бернар… Что скажешь, Аньес?

— Скажу, что Бернар производит впечатление переодетого человека. Пиджак словно с чужого плеча.

— Да нет же! Вечно ты преувеличиваешь!

Они суетились вокруг меня, снимали мерку, прикидывали. Я ненавидел и ту и другую. Не будь нелепой затеи с женитьбой, не было бы и письма в Сен-Флур, с которого все началось. Удел Бернара, суливший счастье ему, уничтожал меня. Я скинул пиджак.

— Ну все, я, с вашего позволения, пошел!

— Обождите, Бернар! — воскликнула Элен. — Помогите мне еще перевернуть матрац на бабушкиной постели. Это минутное дело.

От нетерпения, злости, страха мне не стоялось на месте. Казалось, стоит прислушаться, и я услышу за окном шаги Жюлии. И вдруг у меня возникло еще одно опасение: повстречав Жюлию на улице, я ее, вероятней всего, не узнаю. Нужно во что бы то ни стало застать ее в гостинице. В противном случае по возвращении я буду разоблачен. Бежать! Но Элен сообщит о моем исчезновении. К тому же более-менее продолжительный разговор обо мне двух сестер в присутствии Жюлии приведет к тому, что мой обман откроется. В чем только меня тогда не обвинят!

— Подай простыни, Аньес… Натягивайте с той стороны, Бернар. Бог мой, какой вы

неловкий! А еще считаете себя ловкачом!

— Вы сказали, площадь Карно, я не ошибаюсь?

— Правильно. Сразу за поворотом налево.

— Ну все, я пошел, — сказал я. — Скоро одиннадцать.

— Второй завтрак будет в половине первого. Не опаздывайте, — бросила мне вслед Элен.

Я опрометью скатился с лестницы и побежал к набережной. По пути мне попадалось довольно много прохожих, я вглядывался в брюнеток, помня, что Жюлия чуть постарше Бернара и у нее овернский тип лица — довольно неопределенная примета. С чего начать? До того как признаться, что я выдаю себя за ее брата, я должен известить ее о смерти Бернара. Чтобы описать ей свое положение и завоевать ее симпатии, в моем распоряжении чуть больше часа. Ну что ж, ничего другого не остается. Дело мое швах. И какая сила в мире помешает Жюлии расплакаться при известии о смерти Бернара? Она явилась сюда веселая, улыбающаяся, а от моих слов лицо ее побледнеет, глаза станут красными от слез. Нет, все это безумие. Не знаю даже, зачем я продолжал двигаться по направлению к гостинице, настолько очевидным казалось мое бессилие что-либо объяснить. Пройдя поворот, я увидел вертикальную вывеску: «Отель де Бресс». Жюлия там! В полнейшей растерянности я остановился у входа. Конечно, я буду внушать ей, что Бернар приказал мне занять его место, но она почувствует, что это ложь. Если же я скажу, что мне хотелось освободиться от самого себя, избавиться от своего прошлого, от того испорченного, капризного, несчастного ребенка, каким я был, если я скажу, что моя жена утонула прямо на моих глазах и я намеренно не помог ей, если я признаюсь Жюлии во всем — в самых затаенных своих муках, в попытках что-то создать, в терзающих меня угрызениях совести, в своем несовершенстве — словом, всего себя выставлю напоказ, почему это должно ее тронуть? Почему она должна стать моей сообщницей? Разве, напротив, я не внушу ей ужас?

Я двинулся дальше, прошел мимо регистратуры. Там, за кассой, между двух пальмовых деревьев в кадках, зевал портье. Я еще раз поставил перед собой вопрос: почему я все же занял место Бернара? В этот момент мне было необходимо выстроить еще один ряд причин — из-за Жюлии. Но их не было. Или скорее была целая россыпь мелких доводов, ничтожнейших мотивов: тогдашнее мое изнуренное состояние, отвращение ко всему, желание обрести крышу над головой, потребность в женской заботе и много чего еще, гораздо более необъяснимого и всесильного, чего мне самому никогда не разгадать. Жюлия не поймет. У нас не было времени сделать шаг навстречу друг другу. И в то же время я не преступник — я это отлично чувствовал. Небольшое усилие, пустяковый рывок — и я могу стать великим человеком. Увы, мольбы мои будут напрасны… Тем хуже! Раз уж все равно пропадать, отчего не попробовать? Я вошел. Портье рассеянно взглянул на меня.

— Мест нет.

— Мне не нужна комната. Я хотел бы видеть мадемуазель Прадалье.

— Номер пятнадцать. Третий этаж по коридору налево. Лифт не работает.

Портье смахивал на полицейского; мой необычный наряд и наружность молодящегося старика задержали его невыразительный, но цепкий взгляд. Оробевший, с подступающей к горлу тошнотой, раздавленный, я поднялся по лестнице. Второй этаж. Третий. Было четверть двенадцатого. Вот и номер пятнадцать. На память пришли слова Аньес: «Женщина, которая желает вам зла», и рука моя бессильно повисла на полпути от двери. Сейчас моя авантюра кончится. Бернар уберег меня от голода, плена. Но уберечь меня от Жюлии не в его силах. Я постучал тихо-тихо, надеясь, что она не услышит и я смогу уйти.

— Войдите!

Я толкнул дверь и сразу же узнал ее: похожа на Бернара, такая же крепкая, около уха бородавка.

— Жюлия, — пролепетал я.

Она сделала несколько неуверенных шагов, затем протянула ко мне руки и воскликнула:

— Бернар! Бернар! Если бы ты знал, как я тебя ждала, Бернар! Она кинулась ко мне, уткнулась мне в плечо. Заплакала.

— Бернар! Мой бедный Бернар!

Я закрыл глаза и сжал челюсти — сильнее, еще сильнее, — потому что комната вдруг поплыла у меня перед глазами.

Я просто грезил наяву! Женщина, что подкрашивалась у зеркала над умывальником, была Жюлией; она говорила со мной о Сен-Флуре так, словно я и впрямь был Бернаром, и не желала замечать ничего, кроме своих слов, которые оставались для меня пустым звуком, но ранили сильнее, чем упреки. Прихорашиваясь, она улыбалась, отыскивала перчатки.

— Если бы ты знал, как я переживала нашу размолвку, Бернар! Но теперь все позади. Больше ни слова об этом. Ты здесь, это главное… Возьми сверток — это тебе для восстановления сил. Удалось достать порядочный кусок свинины и яйца. И барышням твоим будет полегче! Поздравляю тебя с такой «крестной» — она держится с удивительным достоинством! Поделилась со мной вашими планами… О! Не более чем намек, но такие вещи понимаешь с полуслова…

Не переставая говорить, она подтолкнула меня к выходу, заперла дверь на ключ. Она была вульгарна, от нее пахло парикмахерской, мне было не по себе, словно она и в самом деле моя сестра. И в то же время в состоянии того отупения, которое при всех важных житейских поворотах находило на меня, придавая мне вид человека со всем согласного, тогда как в глубине души я изо всех сил сопротивлялся, я был не способен ни говорить, ни протестовать. В эту минуту я отказывался быть Бернаром, слышать «ты» из уст этой женщины; мне хотелось крикнуть ей: «Вы отлично знаете, что я не ваш брат!» Вместо этого я шел рядом с ней; она держала меня под руку и все говорила, говорила, да с такой неподдельной веселостью, что я только диву давался. Собираясь открыть ей истинное положение вещей, я мобилизовал все силы и теперь был совершенно сломлен: во рту пересохло, в горле стоял ком. Вдобавок я почувствовал нечто вроде постыдного облегчения, словно только что вступил с этой незнакомой тараторкой в какой-то бесчестный сговор. Мне и тут повезло. Я не понимал, что тому причиной, но ощущение благополучного исхода, которое охватило меня, было сродни тому, что я испытал, когда Аньес ночью впустила меня в дом.