— Вы это серьезно? — переспросил дежурный.

— Да, — кивнул Уилбур Кедр и, обращаясь к сестре-анестезиологу, добавил: — Приготовьте все для аборта.

Операция заняла не больше двадцати минут; искусное обращение Кедра с эфиром всегда вызывало зависть у его коллег. Он применил набор расширителей с Дугласовыми наконечниками, а также две кюретки — среднего и малого размера. Разумеется, у девочки не было ни рубцов, ни поврежденных тканей. Это была ее первая, а не третья беременность, да и таз, невзирая на хрупкое телосложение, был не такой уж узкий. Эти вымышленные детали, коими Уилбур Кедр снабдил дежурного врача, должны были придать его отчету большую убедительность. В результате никто в Бостонском родильном доме ни разу не оспорил решения Кедра сделать этот аборт, никто никогда даже не упоминал о нем, но д-р Кедр почувствовал: что-то вокруг него изменилось.

Он заметил, как стихают разговоры при его появлении. Ощутил некую общую отчужденность; не то, чтобы его намеренно избегали, но не стали никуда приглашать. Обедал он в одиночестве в соседней немецкой таверне, ел свиные ножки с кислой капустой. Однажды вечером выпил даже пива и вспомнил отца. Эта кружка пива стала в его жизни первой и последней.

В те годы жизнь Уилбура Кедра, казалось, была подчинена закону единственного раза: одна кружка пива, один половой акт, один аборт. Исключением был только эфир. Новость о появлении еще одного благодетеля, безопасного, в отличии от миссис Санта-Клаус, распространилась по Южному району с быстротой молнии.

Первой к нему обратилась высокая тощая женщина с кошелкой и бельевой сумкой, подошла к нему, точно материализовалась из воздуха, когда он пил у тележки с фруктами свежеприготовленный апельсиновый сок.

— Он еще не дергается, — прошептала она на ухо Уилбуру Кедру. — Сколько это будет стоить? Не дергается, клянусь вам.

Они преследовали его повсюду. Просыпаясь среди ночи в Южном отделении, он каждый раз задавал будившему его коллеге один и тот же вопрос: «Разве сегодня моя очередь?» И получал столь же неизменный ответ: «Она говорит, что вы ее лечащий врач».

Как истинный уроженец штата Мэн, Уилбур Кедр раньше всегда смотрел людям прямо в глаза, теперь же все больше вниз или в сторону; собеседникам приходилось ловить его взгляд, в этом он больше не отличался от жителей мегаполиса. Вместе с каталогом хирургических инструментов он получил по почте экземпляр книги миссис У. X. Максуэлл «Женщина-врач — женщинам Америки». До конца 187… года миссис Максуэлл руководила гинекологической больницей в Нью-Йорке. «Автор основала эту больницу не только для беременных женщин, — писала миссис Максуэлл. — Она твердо убеждена, что ввиду немилосердного отношения общества к заблудшим и оступившимся эти несчастные должны иметь некое прибежище, приют, где могли бы беспрепятственно поразмыслить над своим горьким прошлым, навсегда с ним проститься и укрепить свою решимость более мудро поступать в будущем. Душа настоящего врача не бывает излишне милосердной!»

Разумеется, Уилбур Кедр сознавал, что Южный район изобилует примерами немилосердного отношения к заблудшим и что в глазах этих заблудших он и есть прибежище от суровой реальности.

В результате он сам стал искать прибежища. Вернулся в штат Мэн. Обратился в совет здравоохранения, чтобы ему нашли место врача-акушера, где он мог бы приносить пользу. Подыскивая ему работу в новых районах, совет обратил внимание на его прекрасный диплом и избрал своим членом. Уилбур Кедр ожидал назначения в родной город Портленд, тихую гавань его детства, где еще стояли старый особняк мэра — в нем он вырос — и просоленные меблирашки, где миссис Уиск так немилосердно приобщила его к взрослой жизни.

Интересно, будет ли он скучать по Южному району и его обитателям: по хироманту, уверявшему, что он проживет долгую жизнь, обзаведясь множеством (и не счесть!) детей. Это пророчество лишний раз убедило Кедра в правильности выбранной им стези врача-акушера; по гадалке, предсказавшей молодому Кедру, что он ни в чем не пойдет по стопам отца: она не ошиблась — он ничего не понимал в токарных станках, не выносил алкоголя и был уверен, что уж печень-то у него будет в порядке до последней минуты; по китайскому лекарю, уверявшему, что сможет вылечить триппер, прикладывая к пенису смесь зеленых листьев и хлебной плесени. Китаец был недалек от истины: хлорофилл, содержавшийся в листьях, уничтожает бактерии гангрены, но бессилен против танцующих гоноккоков, а вот пенициллин, полученный из хлебной плесени, оказался для них настоящим ядом. Годы спустя Кедр мечтал — вот бы соединить голову Гарольда Эрнста (бактериолога из Гарвардской медицинской школы и знаменитого питчера, подающего закрученные мячи) с головой китайского знахаря из Южного района. Ни одна бы болезнь не устояла!

«Только сиротство устояло бы», — записал доктор Кедр, очнувшись от мечтаний.

Благодаря Бостонскому дому он стал задумываться и о сиротах. В 189… году в браке официально состояло меньше половины всех матерей. А в уставе родильного дома было сказано, что его пациентками могут быть только замужние либо недавно овдовевшие женщины, причем безупречной репутации.

Это условие поставили добропорядочные граждане, пожертвовавшие первые тысячи долларов на родильный дом для бедняков. На практике же роды принимались почти у всех: тогда вдруг объявилось поразительно много женщин, утверждавших, что они вдовы или замужем за моряками, ушедшими в плавание и где-то сгинувшими. «Вместе с „Грейт-истерн“», — всегда приходило на ум Уилбуру Кедру в таких случаях.

Интересно, размышлял он, почему это в Портленде нет ни сирот, ни детей или женщин, нуждающихся в помощи? В уютном Портленде Уилбур Кедр чувствовал себя не у дел; по иронии судьбы, пока он сидел и ждал места, где будет полезен, то самое письмо проститутки о брошенных женщинах и сиротах, двигаясь по инстанциям, неотвратимо сокращало расстояние между ним и Сент-Облаком.

В те дни томительного ожидания Уилбур Кедр вдруг получил необычное приглашение. Его общества внезапно возжаждала некая миссис Ченнинг-Пибоди из Бостона; семейство Ченнинг-Пибоди каждое лето проводило в своей вилле на берегу океана восточнее Портленда. В приглашении было сказано, что молодой доктор Кедр, по всей вероятности, скучает по бостонскому высшему кругу, к коему, несомненно, принадлежит, а стало быть, не откажется от партии в теннис или крокет, а может, и от прогулки на яхте; визит завершится обедом в обществе семейства Ченнинг-Пибоди и их друзей. Разумеется, д-р Кедр никакого касательства к бостонскому высшему обществу не имел. Фамилия Ченнинг-Пибоди ассоциировалась у него с Кембриджем или Бикон-Хиллом, куда никто его никогда не приглашал. Он знал, конечно, что Ченнинги и Пибоди — старинные бостонские роды, но подобное сочетание встретил впервые. Он объяснил его себе тем, что Ченнинги и Пибоди, наверное, устраивают совместный прием и, чтобы упростить дело, пишут в приглашении эти фамилии через дефис.

Что касается яхты, он никогда не плавал ни на яхте, ни без нее. Он родился в Мэне, и, как всякого уроженца Мэна, его не очень-то тянуло купаться в океане. Здешние прибрежные воды, по его мнению, годились только для омаров да еще разве для курортников. Для тенниса и крокета у него не было подходящей одежды; он как-то увидел изображенную на акварели незнакомую игру на лужайке: игроки били деревянными молотками по деревянным шарам. Наверное, и в самом деле здорово, только сначала хотелось бы потренироваться в одиночестве, без свидетелей.