Но на требования дамы сердца ее возлюбленный ответил неординарно: привез из далекого горного аула свою черноокую жену с гусарскими усиками и четверых детей. Затем снял в поднаем две комнаты в бараке у тети Глаши наискосок через дорогу и зажил в свое удовольствие, мозоля бывшей пассии глаза своим благополучным видом.

Проблемы в личной жизни и безвременная кончина супруга совсем испортили и без того не сахарный характер матери. Вконец озлобившись, она вымещала свою злость на детях. Первой доставалось, как всегда, Маринке – как самой старшей и нелюбимой. Среднюю Ленку, хорошенькую, как картинка, с тонким кукушечьим лицом в веснушках и прозрачными пальцами, Верка, казалось, любила больше всех. Пацаненок Валька просто не позволял никому себя любить. Влетит в дом, схватит кусок хлеба – и опять на улицу, гонять с ребятней до полуночи.

Мать ворчала на Маринку сначала по привычке, а потом все больше распаляясь.

– Сидишь тут у меня на шее… Корми тебя… Скоро ты уберешься отсюда, а? Все бы тебе только в книжки пялиться, будто других дел нету.

Маринка не отвечала на попреки, привыкла. Уж когда совсем нестерпимо станет, накинет шубейку, выбежит за ворота к Лидии Ивановне – хоть на часок удрать из напряженной, пропитанной свинцовой тяжестью атмосферы родного дома.

– А может быть, мне в институт поступить, а? – делится она с Лидией Ивановной сокровенным. – Уехать я хочу отсюда.

– Конечно, Мариночка, тебе нужно учиться, ты способная, – кивает почти совсем седой головой учительница и переводит набухший влагой взор на кукольное личико дочери.

А Таня обливает осунувшееся лицо подруги своим синим, бездонным взглядом и на всякий случай встревоженно гудит:

– Не-и нады! Н-н-не!..

Подруги садятся на диван рассматривать журналы с киноартистками.

– Пугачева, – тычет в глянцевое фото Маринка.

Таня в ответ счастливо мычит:

– Ал-л-лы… – а потом показывает пальцем на черный экран телевизора и бурно кивает – мол, видела недавно, как она пела.

Вернувшись домой, на очередное замечание матери о жизни вчетвером на одну зарплату Маринка твердо заявляет:

– Уеду я от вас!

– Ой, напугала! – усмехается мать. – Уезжай! Одним ртом меньше будет. Скатертью дорога!

– Я учиться буду! – заявляет Маринка, и ее большие светло-карие глаза решительно темнеют. – На учительницу!

– Уезжай, – соглашается Верка охотно. – А я всем скажу, что ты замуж вышла. А то еще в подоле принесешь, куда нам лишний рот…

Очередное упоминание о лишних ртах и о возможной беременности вводит Маринку в приступ молчаливой остолбенелой ярости. Тонкие ноздри раздуваются, веснушки, обсыпавшие еще в марте прозрачное от нехватки витаминов лицо, гневно темнеют. Мать отлично знает, как больнее уколоть ее…

Едва апрельское ласковое солнышко разогрело землю, поселковая молодежь, оттаивая от зимы, выползла на улицу. Ребята облюбовали скамейки возле расчетной конторы и целыми вечерами обсиживали их, лузгая семечки. Зачастила туда и Маринка. На людях все ж легче, все не дома…

Днем на тех скамейках старушечий женсовет собирался косточки перемывать. Обсуждали, кто из заневестившихся девчонок этой весной «залетит» и под венец пойдет с набрякшим пузом, а кого весенняя беда стороной обойдет. Увидев Маринку в подростковой компании, старухи единогласно решили, что не иначе как жалейковская краля их нынче порадует. И то сказать, вон девка какая стала, ладная да красивая. Белесая больно, нуда ладно. Подкрасит бровки, ресницы – и глаз не отвести. Парнишки за ней табуном вьются, наперебой семечками угощают. Их главарь по прозвищу Серик, видный такой парень, – ну тот, у которого братья и отец за драку сидят, – по ней, право слово, с ума сходит. На мотоцикле ее катает. А еще один цыган из каменного дома за ней ухлестывает…

– Правда, что ли, цыган? – удивляется бабка Глаша.

– Точно говорю! – кивает всезнающая тетя Липа. – Только она к расчетке шаг ступит, так он тут как тут. Так своими глазюками ее насквозь и прожигает, точно платье сымает.

– Ой, что-то, бабоньки, будет! – единогласно восклицают сплетницы. – Прямо табуном парни вокруг этой Маринки ходят. К осени, как пить дать, быть ей с пузом!

Правду говорили старухи – на вечерних посиделках возле расчетной конторы неожиданно стал появляться Жан. Супруга его к этому времени ходила за ручку с уже тремя пострелятами и, кажется, обещала подарить вскоре четвертого отпрыска.

Поселковые парни не гоняли Жана от «расчетки», хотя дело было немыслимое – чтобы грязнопузую цыганву допустили зубоскалить с поселковой девчонкой. У них свои девки есть! Да и его поведение удивляло: семнадцатилетний отец семейства, детей куча мала – что он делает в холостяцкой веселой компании?

Между тем Жан делал вид, что ходит на вечеринки обсуждать исключительно важные мужские дела. Будто другого места для обсуждения не нашлось! Предлагал Серику и его дружкам заняться ремонтом автомобилей, обещал поставлять запчасти по дешевой цене, твердил, что дело выгодное. Беседовал солидно, с расстановкой, в сторону Маринки даже не смотрел. Не глядел, как она прикусывала белыми сахарными зубами травинку, как хохотала, красиво закидывая назад одуванчиковую голову, как сияли теплым вечерним светом ее песочные глаза. Не глядит он в ее сторону, но вдруг как обольет жаром, оплавит кипящим угольем глаз, а потом резко потухнет его взгляд, точно подернется холодным пеплом.

Только один раз провожал он ее до калитки. Болтали ни о чем, стояли возле ворот, пока мать не гаркнула на дочку с крыльца, чтобы прекратила обжиматься по кустам да шла домой.

Но с той поры пошла по поселку молва, что жалейковская Маринка связалась с цыганом из каменного дома. А молва что зола – не отмоешь добела.

Однажды поздно вечером шла Верка от своего азербайджанца (она опять стала с ним потихоньку встречаться, забыв недавнюю обиду) и услышала знакомый колокольчиковый смех дочери возле конторы. «Ну я щас ей задам», – взбеленилась сразу, будто внутри ее кто-то включил зажигание. Голову тяжелила, дурманила «паленая» водка, которой торговал ее дружок.

Выскочила Верка в светлый круг от качавшегося на столбе фонаря, углядела одуванчиковый пух дочкиных волос, расслышала низкий мужской гогот… Там еще были девчонки, но не до них было Верке.

– Эт-то что такое? – в бешенстве заорала она. – А ну, марш домой! – Две пощечины прозвенели в тихом вечернем воздухе, как выстрелы. – Ишь ты, устроила сучью свадьбу! Сучка одна, а кобелей много!

Маринка только склонила голову и побежала прочь, давя слезы. Мутно светилось в темноте ее ситцевое платье.

– Теть Вер, да вы что! – вступился за свою зазнобу главарь компании Серик. – Мы ж только разговариваем!

– Знаю я ваши разговоры! – дохнула Верка застоявшимся перегаром. – От этих разговоров у девок животы пухнут!