— Мне нужно поговорить с тобой, Бруер.

— Какие это у нас срочные разговоры, Пинки? Неужели нельзя подождать до утра?

— Открывай-ка лучше, Бруер. Ты же не хочешь, чтобы сюда явилась вся банда.

— Старуха ужасно больна. Пинки. Я не хочу ее тревожить. Она заснула. Не спала три ночи.

— Так это ее разбудит, — ответил Малыш, держа палец на кнопке звонка.

Через мост медленно проехал товарный поезд, дым от него заволок Льюис-роуд.

— Отпусти звонок, Пинки, я открою.

Пока Пинки ждал, его пробирала дрожь; он засунул руку в перчатке глубоко в мокрый карман. Бруер отворил дверь; это был тучный пожилой человек в грязной белой пижаме. Нижняя пуговица была оторвана, и из-под куртки виднелся толстый живот с глубоко ушедшим пупом.

— Входи, Пинки, — сказал он, — только тихонько. Старуха совсем плоха. Я с ней вконец измучился.

— Поэтому ты и не заплатил свой взнос, Бруер? — спросил Малыш.

Он презрительно осмотрел узкую переднюю — ящик от устриц, превращенный в стойку для зонтов, поеденная молью оленья голова, на один из рогов которой надет котелок, стальная каска, используемая как цветочный горшок. Кайт мог бы заполучить кого-нибудь побогаче. Бруер только недавно перестал принимать ставки на углах улиц и в барах. Мастер обжуливать клиентов. Нечего было и пытаться вытянуть больше десяти процентов с его выручки.

— Заходите и располагайтесь, — сказал Бруер. — Здесь тепло. Какая холодная ночь!

Даже дома, в пижаме, он оставался притворно веселым. Он был, как надпись на карточке, где помечают ставки на бегах: «Старая фирма. Вы можете доверять Биллу Бруеру». Он зажег газовый камин, включил торшер под красным шелковым абажуром с бахромой. Свет блеснул на посеребренной коробке для печенья, на свадебной фотографии в рамке.

— Хотите рюмочку виски? — предложил Бруер.

— Ты знаешь, я непьющий, — ответил Малыш.

— Ну, так Тэд выпьет, — сказал Бруер.

— Что ж, я могу выпить, — отозвался Дэллоу. Он усмехнулся и сказал: — Вот какое дело.

— Мы пришли за взносом, Бруер, — сказал Малыш.

Человек в белой пижаме нацедил содовой воды себе в стакан. Он повернулся к Пинки спиной и наблюдал за ним в зеркало над буфетом, пока они не встретились глазами.

— У меня что-то душа неспокойна, Пинки, — сказал он. — С тех самых пор, как пристукнули Кайта.

— А что? — спросил Малыш.

— Да вот что. Я все думаю, если ребята Кайта не могут защитить даже… — Он вдруг замолк и стал прислушиваться. — Что это, старуха? — Из комнаты наверху донесся слабый кашель. — Она проснулась, — сказал Бруер. — Мне нужно пойти поглядеть, что с ней.

— Оставайся здесь, — приказал Малыш, — поговорим.

— Ее надо повернуть на бок.

— Кончим, тогда и пойдешь.

Кашель все не прекращался. Было похоже, будто у какой-то машины никак не заведется мотор. Бруер с отчаянием проговорил:

— Будь человеком. Она ведь не знает, куда я девался. Я вернусь через минуту.

— Через минуту мы кончим разговор, — сказал Малыш. — Мы требуем только то, что нам положено. Двадцать фунтов.

— У меня дома нет денег. Честно.

— Ну так пеняй на себя.

Малыш сорвал перчатку с правой руки.

— Это правда, Пинки. Я вчера все отдал Коллеони.

— Господи Иисусе! А при чем тут Коллеони?

Бруер торопливо и с отчаянием продолжал, прислушиваясь к кашлю, доносившемуся сверху:

— Ну, посуди сам. Пинки, не могу же я платить вам обоим. Меня бы порезали, если бы я не заплатил Коллеони.

— Он в Брайтоне?

— Остановился в «Космополитене».

— А Тейт… Тейт тоже уплатил Коллеони?

— Конечно, Пинки. У Коллеони дело поставлено на широкую ногу.

На широкую ногу… Это звучало как обвинение, как напоминание о медной кровати в пансионе Билли, о крошках на матрасе.

— Ты что, думаешь, я конченый человек? — спросил Малыш.

— Послушай моего совета, Пинки, объединись с Коллеони.

Вдруг Малыш взмахнул рукой и полоснул лезвием бритвы, спрятанным у него под ногтем, по щеке Бруера. Хлынула кровь.

— Не надо, — крикнул Бруер, — не надо! — Он попятился к буфету, уронив коробку с печеньем. — У меня есть защитники. Поосторожнее. У меня есть защитники.

Дэллоу опять налил виски Бруера себе в стакан.

— Посмотри-ка на него, — сказал Малыш, указывая на Бруера. — У него есть защитники.

Дэллоу плеснул в стакан содовой воды.

— Может, хочешь еще? — спросил Малыш. — Это я только показал тебе, кто тебя защищает.

— Я не могу платить вам обоим, Пинки. Ради бога, отступись.

— Мы пришли за двадцатью фунтами, Бруер.

— Коллеони выпустит из меня кровь, Пинки.

— Можешь не беспокоиться. Мы защитим тебя.

«Кхе, кхе, кхе», — продолжала кашлять женщина наверху, а потом послышался тихий плач, как будто во сне хныкал ребенок.

— Она зовет меня, — сказал Бруер.

— Двадцать фунтов.

— Я не держу здесь деньги. Пусти меня, я схожу, принесу.

— Иди с ним, Дэллоу, — сказал Малыш. — Я подожду здесь.

Он сел на резной стул с прямой спинкой, какие бывают в столовых, и устремил взгляд на глухую улицу, на урны для мусора, стоявшие вдоль тротуаров, на широкую тень от железнодорожного моста. Он сидел совершенно спокойно, и по его серым, совсем стариковским глазам нельзя было прочесть того, что он чувствовал.

Поставлено широко… У Коллеони дело поставлено широко… Он знал, что никому в банде не мог доверять… кроме, пожалуй, Дэллоу. Это неважно. Никогда не ошибешься, если никому не будешь доверять. С урны для мусора на панель осторожно спустилась кошка: вдруг она остановилась, попятилась назад, и в полутьме ее агатовые глаза уставились на Малыша. Малыш и кошка, не шевелясь, глядели друг на друга, пока не вернулся Дэллоу.

— Деньги у меня, Пинки, — сказал Дэллоу.

Малыш повернул к нему голову и улыбнулся; вдруг лицо его сморщилось, и он два раза громко чихнул. Кашель наверху замер.

— Долго он будет помнить наше посещение, — сказал Дэллоу и добавил с тревогой: — Тебе надо выпить виски, Пинки. Ты простудился.

— Ничего со мной не будет. Я здоров, — ответил Малыш. Он встал. — Не будем терять тут время, уйдем, не прощаясь.

Малыш шел впереди посреди пустынной улицы, между двумя трамвайными линиями. Вдруг он спросил:

— Ты думаешь, я конченый человек, Дэллоу?

— Ты? — ответил Дэллоу. — Да ты что? Ты ведь только начинаешь.