Как известно, Спасский не являлся членом коммунистической партии. Но из этого не стоит делать каких-то серьёзных выводов. Одни персонажи нашей истории — гроссмейстеры Авербах, Тайманов и Штейн, аппаратчики Батуринский, Абрамов и Ивонин — были коммунистами. Другие — гроссмейстеры Таль, Геллер, Крогиус и Смыслов — не были. Отец советской водородной бомбы Андрей Сахаров отклонял настойчивые «предложения» стать членом КПСС задолго до обретения известности как диссидент, хотя в этом случае его бы доходы увеличились, а государство даровало бы ему различные привилегии. Спасский настаивает, что никогда не попадал под такого рода давление; возможно, с идеологической точки зрения его считали потерянным.

Гении за работой: Спасский и Михаил Таль (справа), чемпион мира 1960 — 61 годов.

Однако отсутствие партбилета не избавляло Спасского от политической ответственности и от демонстрации должной политической сознательности. Считая себя «политически независимым», он жил в стране, где такая фраза не имела смысла. С самого начала его карьеры в далёких от шахмат кругах о Спасском отзывались как о человеке, за которым надо присматривать из-за его «политической неблагонадёжности».

Одно бездумное замечание, сделанное им в ходе юношеского чемпионата мира в Антверпене в 1955 году, привело к расследованию на уровне Спорткомитета. Без всяких задних мыслей Спасский спросил комиссара команды: «А правда, что у товарища Ленина был сифилис?» Спасский вспоминает, что «глаза чиновника опасно сверкнули». Зачем рисковать, задавая подобный вопрос? «Ленина превратили в икону, и мне было очень любопытно узнать, что же там произошло на самом деле». Только заместитель министра спорта Дмитрий Постников предотвратил вынесение этого случая на комсомольское собрание, что, вне всякого сомнения, отрицательно повлияло бы на будущее Спасского.

Теперь среди тех, кто следил за карьерой шахматного честолюбца, оказались и офицеры ленинградского КГБ. Многочисленные информаторы этой организации создавали полную картину его слов и дел. Независимый дух Спасского отмечали многие из его коллег. В 1960 году, когда они прилетели в Аргентину на международный турнир в Мар-дель-Плате, гроссмейстер Давид Бронштейн сказал Спасскому, что они должны отметиться в посольстве. У Спасского были дела и поинтересней: «Давид Ионович, вы идите, а я не пойду. Я — другое поколение, на меня эти правила не распространяются».

В середине 60-х интерес к Спасскому был таким, что Бондаревский настоял на его переезде из Ленинграда в Москву. «КГБ слишком тобой интересуется», — объяснил он Спасскому. В однокомнатной квартирке, сотрясаемой проходящими рядом поездами, в сорока километрах от столицы, двадцатисемилетний Спасский впервые оказался предоставлен самому себе.

Молодой игрок был в фокусе внимания международного шахматного сообщества, но продолжал вести себя так же независимо. В 1970 году, через два года после Пражской весны и советского вторжения в Чехословакию, в западногерманском городе Зигене проходила очередная шахматная олимпиада, и чемпион мира Спасский пожал руки всей чехословацкой команде. Даже несмотря на то что чешские власти были уверены в политической благонадёжности выехавших на Запад игроков, жест Спасского все равно рассматривался как намеренное проявление симпатии к этой стране.

Затем в январе 1971 года он совершил свой знаменитый и вызывающий поступок, не подписав коллективное письмо в поддержку чернокожей американской коммунистки Анджелы Дэвис, арестованной в Соединённых Штатах. Он считал, что мировой чемпионат нельзя использовать в политических целях. Этот отказ не мог пройти для чемпиона бесследно. Ведущие представители советской науки, спорта и искусства поставили под этим письмом свои подписи. Ботвинник подписал сам и просил Спасского последовать его примеру, но тот отказался. Шахматный аппаратчик Михаил Бейлин испытывает к Спасскому тёплые чувства: «Он был милым, приятным человеком, и большинство людей хорошо к нему относились. Думаю, его любили за человеческие качества, но им не нравилось его отношение к партийным ценностям». Однако в данном случае Бейлин не одобрил такого решения: «Это письмо было подписано различными лидерами нашей культуры. Спасского просили поставить свою подпись от имени Шахматной федерации, и это считалось особой честью. Спасскому была оказана честь со стороны ЦК партии, а он эту честь не оценил». Для старого коммуниста Абрамова случившееся тоже было неприятно: «Спасский — продукт советской системы. Она давала ему всё, что требовалось для игры, но если дело не касалось шахмат, он не желал быть её частью».

Реакция властей была крайне негативной: зампред Виктор Ивонин собрал по этому поводу специальное заседание в Спорткомитете. Спасского не пригласили, и происходящее напоминало заочный суд. Среди участников были руководитель профсоюза Спорткомитета (в котором состоял и Спасский), представители Центрального Комитета комсомола и Центрального шахматного клуба, а также журналист агентства печати «Новости», написавший это письмо. В процессе оценки поступка Спасского и попытках решить, что же делать с его отказом, всплыло общее недовольство поведением чемпиона мира. Все сходились на том, что его, возможно, и не удастся заставить подписать письмо, но надеялись, что влияние Ботвинника, желание Спасского получить новую квартиру и слухи о его неподобающем поведении на президиуме Шахматной федерации окажут на него воздействие. В конце концов было решено, что Ивонин ещё раз с ним поговорит, хотя эта попытка тоже оказалась тщетной: решение Спасского было твёрдым. Его не заставил передумать даже телефонный звонок из КГБ.

Говоря о подготовке к встрече с Фишером, директор ЦШК Виктор Батуринский привел этот эпизод как пример незрелости Спасского. Михаил Бейлин рассказывает, что Спасский получал удовольствие, зля других, даже если рисковал их обидеть. Он говорил то, что никто больше говорить не решался. «К примеру, как-то раз он читал лекцию перед большой аудиторией в Нижнем Новгороде. Он отозвался об Эстонии как об очень приятной маленькой стране с очень трудной судьбой. Это мне не понравилось: в зале были люди, считавшие, что у Эстонии в высшей степени счастливая судьба. Нелегко привыкнуть к его манере позволять себе говорить неприятные вещи». Если вы как добропорядочный советский гражданин верите, что аннексия Советским Союзом была для Эстонии и её народа подарком судьбы, то наверняка найдете сомнительным косвенное неодобрение Спасским этого акта.

В стремлении Спасского выносить свои небезопасные политические мнения на всеобщее обозрение была даже какая-то жестокость. Вспоминает Николай Крогиус: «На публике он часто бравировал своими парадоксальными заявлениями: "Коммунизм уничтожает природу", "Керес живет в оккупированной стране" (то есть в Эстонии) и так далее. Если бы такие утверждения делались не знаменитым шахматистом, а обычным гражданином, последовали бы жестокие карательные меры — возможно, даже тюремное заключение».

Разумеется, власти прекрасно знали о взглядах Спасского. Оказавшись на вершине славы, он не ограничивался своим близким окружением, хотя знал, что кто-то доносит на него в КГБ. Батуринский жаловался на его «легкомыслие» в ходе публичных выступлений и цитировал типичную речь Спасского, с которой он выступил перед жителями города Шахты Ростовской области 26 сентября 1971 года. Речь эта послужила темой для написания гневного письма секретарем Шахтинского горкома КПСС товарищем Казанцевым: