Нет, это был еще не разрыв, а всего лишь первый звоночек, который ослепленная любовью Александра не хотела слышать. Она по-прежнему любит Павла. Коллонтай приняла предложение сформированной в ЦК агитбригады отправиться по Волге на теплоходе «Самолет». Они встретились вновь лишь спустя несколько месяцев, перед отправкой Павла на фронт, и страсть вспыхнула с новой силой. «Мой бесконечно, нежно любимый, – писала она ему в разлуке, – всю эту неделю я провела в безумной, лихорадочной работе. Когда работаешь, не чувствуешь так остро разлуки с тобой, но стоит работе оборваться – и на сердце заползает тоска. Не люблю приходить в свою холодную комнату одинокой женщины. Я опять одна, никому не дорогая, будто снова должна бороться с жизнью, не ощущая ничьего тепла. Ты же далеко, мой мальчик…»

В безумные дни красно-белого террора они встречаются урывками. Он воюет в Украине, она работает в Москве. «29 декабря 1918, – писала в дневнике Коллонтай. – Ворвался Павел, привез выкраденные у белогвардейцев документы – и снова уехал на фронт». Он по-прежнему очень любил ее, при малейшей возможности передавая в голодную Москву продукты. «Родной, – благодарила его в письме Александра, – опять ты меня балуешь, я получила гуся. Спасибо, спасибо!»

Они встречались – в вагонах, в чужих квартирах, в отведенных на одну ночь разномастных помещениях. Свидания их были коротки. Не только часы, каждая минута, проведенная вместе, была на вес золота.

Летом 1919 года Павла Дыбенко переводят в Крым, в Симферополь. И Александра едет к нему. «Лучше бы не приезжала», – напишет она через некоторое время в своем дневнике. В кармане гимнастерки мужа Александра обнаружила сразу две записки от разных женщин. Одна была подписана: «Твоя, неизменно твоя Нина». А вторая, без подписи, написана слишком знакомым подчерком, в котором она узнала подчерк своей секретарши, девятнадцатилетней Тины Дюшен.

Ревность, чувство, которое, казалась, было неведомо Коллонтай, прошлась острым ножом по горлу. Разве могла она, пятидесятилетняя, вступить в открытую борьбу с молоденькой девушкой? Поэтому и решила уехать, оставив на столе записку: «Павел! Не жди меня и забудь. Воюй за наше светлое коммунистическое будущее, за счастье пролетариев всех стран». А в дневнике появились строчки: «Умом понимаю, а сердце уязвлено. Но, может быть, это уже конец? Выпрямись, Коллонтай! Не смей бросать себя ему под ноги! Ты не жена, ты человек!» И еще: «Как же так?! Всю жизнь я утверждала свободную любовь, свободную от ревности, от унижений. И вот пришло время, когда меня охватывают со всех сторон те же самые чувства, против которых я восставала всегда. А сейчас сама не способна, не в состоянии справиться с ними».

Дыбенко посылает ответное письмо. Безграмотное, но такое пылкое: «Шура, мой милый, мой нежно, нежно любимый Голуб. Скажи хотя бы одно: могу ли я взглянуть на твои милые родные очи? Скажи, осталась ли хоть капля любви в твоем сердце? Спаси меня, не дай погибнут. Иначе погибнет моя первая любов к тебе. Скажи хоть слово, разреши хоть слушат звук твоего милого, нежного голоса <…>. Милый Голуб не дай погибнут мне. Дай ответ скорее. Знай что твое письмо был мой надгробный акт. Вечно вечно твой нежно нежно любящий любящий тебя Павел».

Александра оставила письмо без ответа. За этим летели другие, но Александра молчала.

По делам Коллонтай приезжает в Киев. Узнав об этом, там же появляется Дыбенко. Примирение было страстным: с мольбами о прощении, слезами и клятвами. Он попросил поехать к его родителям под Новозыбков – хотел показать им любимую женщину. Это был очередной взлет их любви. «Мы с Павлом словно снова нашли друг друга, – писала она. – Стоим у плетня, смотрим на гоголевский пейзаж окрест и ждем минуты, когда снова останемся вдвоем».

И она простила, вернулась. Но все оставшееся время, что провела с ним, страдала и мучилась в ожидании следующей измены.

Измена не заставила себя ждать.

Из дневника 1921 г. (без даты): «12 часов ночи <…>. Сейчас я почти уверена, что у Павла кто-то есть на стороне, женщина, быть может, даже не одна. <…> Все понимаю!.. А самой стыдно: значит, ревность есть таки? <…> Как-то в момент душевной распахнутости со стороны Павла (это у него бывает, когда он не то что навеселе, а «на подъеме») он стал говорить о своей любви ко мне и о том, что все остальное «эрунда», «если и есть, так чисто платоническое» – причем слово платоническое Павлушка чистосердечно путает и применяет тогда, когда дело идет о «физиологии». Кажется, он его производит от «плотоядного»!»

Однажды «добрые» люди подтвердили подозрения Александры, сообщив, что у бравого Дыбенко есть «красивая девушка». Они поссорились прямо на улице. «Между нами все кончено, – сказала ему Коллонтай, – в среду я уеду в Москву!» Дыбенко резко развернулся и вошел в дом. Вскоре Александра услышала выстрел.

Дыбенко лежал на полу, по френчу стекала струйка крови. К счастью, рана оказалась не смертельной: вместо сердца пуля попала в орден Красного Знамени. Александра мужественно выхаживала Павла, попутно давая показания различным партийным комиссиям по поводу его «непартийного поступка». Позже она узнала, что в тот злосчастный вечер «красивая девушка» поставила Дыбенко перед выбором: либо она, либо Коллонтай.

Женщина, которая вносила проекты декретов о гражданском браке, заменявшем брак церковный, устанавливающем равенство супругов и равенство внебрачных детей с детьми рожденными в браке, о разводе, признававший брак расторгнутым по первому же – и даже немотивированному – заявлению супругов, сама оказалась в этой ситуации. И не нашла ничего другого, как полностью разорвать свой брак. Она просит разрешения у Центрального Комитета партии расторгнуть свой, к тому времени официальный, брак и направить ее на дипломатическую работу за границу. В 1922 году ЦК удовлетворил ее просьбу. Она возвращается в Москву.

А вдогонку летит отчаянное письмо Дыбенко: «Ты покидаешь меня, а я был наивен, Шура… Твой Павел никогда никому не принадлежал и никогда не будет принадлежать, ты ведь все понимаешь, ты должна понять…» Она не ответила. А в дневнике написала: «Я убегаю не от Павла, а от той «я», что чуть не опустилась до роли ненавистного мне типа влюбленной и страдающей жены».

Так рухнул самый романтический брак эпохи революции, союз, объединивший двух министров первого советского правительства, первый брак, заключенный вне церкви и вне государства, казавшийся образцом свободной любви свободных граждан нового общества.

Почему-то вспоминается еще одно письмо Александры Коллонтай, написанное уже из далекой Норвегии своей верной подруге Зое Шадурской: «…Видишь ли, мой муж стал засыпать меня телеграммами и письмами, полными жалоб на свое душевное одиночество, упреков в том, что я несправедливо порвала с ним… Письма были такие нежные и трогательные, что я проливала над ними слезу и уже начала сомневаться в правильности моего решения разойтись с Павлом… И я узнаю, что Павел вовсе не одинок, что, когда его корпус перевели из Одесского круга в Могилев, он захватил с собой «красивую девушку» и она живет у него. Ночью со мной случился сердечный приступ и нервный припадок…» Не все было просто в этом расставании.