Интересный момент наступает, когда обращается одна из учительниц.

— Борис Дмитриевич, некоторые мои ученики отказываются учить немецкий. Я — учительница немецкого языка. Что вы им можете сказать?

— Варум?

— Warum willst du die deutsche Sprache nicht wissen? (почему вы не хотите знать немецкий?), — залепляю вопрос школьникам.

— Я знаю немецкий, почти все наши командиры от взводного до командарма знают немецкий. Конечно, кто хорошо, кто не очень, но знают. Мой отец, генерал Павлов знает немецкий, все наши разведчики и диверсанты знают. Почти как русский. А как иначе? Как они будут допрашивать немцев, которых постоянно в плен берут?

— И не только язык. Я знаю, как устроены немецкие миномёты, при случае могу из них пальнуть. Любой рядовой боец знает, как устроены немецкие танки, может стрелять из немецких пулемётов или автоматов. В учебном центре для новобранцев стоит немецкая бронетехника и другие вооружения. Каждому объясняют, где уязвимые места, как можно поразить танк или САУ. Им даже внутрь позволяют забираться, чтобы они могли оценить вживую возможности немецких танкистов.

— А вы знаете, что наши лётчики учатся летать на юнкерсах и мессершмиттах? Не знали? Так вот знайте!

Зал затихает так, что слышны лёгкие скрипы скамеек, стульев и дыхание.

— Чем лучше знаешь и понимаешь врага, тем успешнее его бьёшь, — пожимаю плечами. — Такой вот закон. Только саботажники и дезертиры во время войны с немцами могут отказываться учить немецкий язык.

Мой отец вообще утверждает, что это главный русский военный секрет, который озвучили уже давным-давно русские православные иерархи. Возлюби врага своего, как самого себя. Шутит, конечно. Они вроде про ближнего говорили, а не врага.

Но отцовские откровения оставляю при себе. Мало ли.

Учительница немецкого неподдельно сияет, а некоторые мальчишки мрачно насупились. На них насмешливо смотрят девочки, про которых сходу можно сказать, что они старательные отличницы.

И откуда во мне проснулась эдакая назидательность? Следствие военного опыта? Сам не представлял, насколько много я знаю сравнительно с обычными гражданскими.

Возвращаюсь домой вместе с подпрыгивающей от гордости и восторга Адой. Рядом стеснительно улыбается Полинка. Мама с дедом идут за нами, им тоже хотелось погордиться сыном и внуком.

26 октября, воскресенье, время 19:05

Бронепоезд «Геката» на стоянке близ Каунаса.

— Не успел я этого сделать, — сокрушается генерал Анисимов. — У меня в Ионаве было только лёгкое вооружение. Тяжёлое, включая танки, застряло на подходе.

— А как ты тогда город взял? — интересуется Рокоссовский. Он везде свой нос суёт, всё ему любопытно. И смотрит на нас с завистью, мы тут таких делов понатворили, пока он в своём Полесье, как сыч, сидел. Не совсем, конечно, Житомир он лихо взял.

Анисимов фыркает презрительно.

— Ф-ф-ф, какой там нахрен город⁈ Одно название. И гарнизон, до батальона всякого сброда с парой лёгких танков. Для устрашения крестьян, не иначе…

— Отакую дурнинку мабуть голыми руками запросто сжучить, — гудит басом Никитин.

Почти час обсуждаем теоретические возможности не выпустить Гота из Каунасского мешка. Ничего не получается, никак не склеивается. Это реально было не кольцо окружения, а незавязанный мешок. Вот Гот в горловинку и выскочил.

— По реке спустить миномёты, усилить соседний полк, — предлагает Голубев.

— Чтобы разбить переправу, хватило и своих сил, — не возражает, а размышляет Анисимов. — К тому же это скрытно проделать невозможно. Немецкая разведка могла засечь и накрыть своей артиллерией. Прямо на реке.

Чем дальше в лес обсуждений возможных действий, тем яснее становится, что остановить Гота никак не получалось. Единственное, что могло помочь, его нерешительность. Или приказ сверху стоять до конца. Но, видимо, такого приказа не было.

К нам заглядывает Сергачёв.

— Товарищ генерал, — обращается ко мне, так-то тут все генералы, — баня готова.

Генеральский народ оживляется, все уходим из штабного вагона в банный. Уже голыми продолжаем совещание.

— Ставка одобрила идею создания нового фронта. И название «Украинский» утвердила, — сообщаю всем новость. — Ты, Филатов, переходишь под командование Константиныча, он будет новым комфронта.

Оживляются генералы, поздравляют Рокоссовского, который слегка смущается. Филатов глядит вопросительно.

— Тебя там ждут великие дела, — нагнетаю ему мотивацию. — А Западный фронт уже перенасыщен войсками, так что возникают сложности управления. Толкаться локтями начинаем. Ещё тебе, Константиныч, перебросят одну из дальневосточных армий. Японская угроза слабеет… у-у-х!

Соскакиваю вниз, за мной Голубев и Рокоссовский. Никитин, самый яростный любитель из нас попариться, плеснул на каменку чуть не полный ковш. Мы-то спрыгиваем, а наверху кроме Григорича остаётся Кузнецов. Филатов, покряхтывая, спускается за нами.

— У микадо глаза, видать, расширяются, когда он видит, что мы с их союзниками делаем, — продолжаю, сидя на полу.

У Филатова, если не считать Голубева, самая мощная армия на моём фронте. И по укомплектованности вооружениями и по гонору командного состава. Если у немцев СС считаются элитными частями, то у меня 24-ая ударная. Недаром она так и называется.

— Как тебе разделаться с Украиной, сам думай, Константиныч, — начинаю стратегический инструктаж. — Я предлагаю Львовское направление и далее до Румынии. Во-первых, перережешь большую часть коммуникаций фон Рунштедту. Во-вторых, с твоей территории можно будет легко дотянуться до Плоешти и посадить весь вермахт на голодный топливный паёк.

Никитина остальные затюкали, и когда жар слабеет, снова лезем наверх, но уже по очереди. Под ударный веник Григорича, он берёт на себя термическую обработку наших генеральских тел. Его самого затем охаживаю я. Под его критические требования поддать и поддать.

— Обожгёшься, — урезониваю без всякого результата и, покачав головой, поддаю. Никитин кряхтит от наслаждения. Цвет мощной спины приближается по спектру к цвету варёного рака. Монстр какой-то. Все остальные глядят на него с уважением.

Деловой разговор затихает сам собой. До поры. Все наслаждаются баней.

Минут через сорок, разморенные и разомлевшие, сидим в предбаннике. Из всей одежды только простыни. Поднимаюсь и выглядываю в раздевалку. Там боец Филина, у ног которого ящик с бутылками и полотняный мешочек. Сашу отпустил отдыхать.

— Заноси, боец, — и он заносит. Мои генералы глядят с огромным интересом, как он вытаскивает из мешочка каравай хлеба, кусок сала, репчатый лук и солонку. Жалко солёной рыбки нет, но и этого хватит.

— Угощайтесь, товарищи генералы, — делаю широкий жест.

— Шо це такэ? — Никитин сворачивает пробку с бутылки, принюхивается и расцветает всем лицом.

Анисимов, как и остальные, разглядывает наклейку.