— Какой ужас! — воскликнул Тибо, которому тошно было все это слушать. — Несчастный, конечно же, этого не пережил? Он там и умер?

— Нет. На его счастье, короля Иерусалима, которым был тогда Бодуэн III, дядя нашего князя, очень быстро известили о том, что творится в Антиохии, и он отправил к Рено своего канцлера и епископа Акры, категорически потребовав выдать им узника. Поняв, что может навлечь на себя весьма крупные неприятности, новый князь отпустил старика, и спасители доставили его в Иерусалим — в состоянии, разумеется, самом плачевном, однако он прожил здесь после этого еще несколько лет, оставаясь патриархом Антиохии.

Тем временем армянский правитель Киликии — провинции, расположенной к северу от Антиохии и находящейся в подчинении у Византии, — попытался освободиться от власти последней. Император Мануил Комнин послал туда своего родственника, Андроника, — храброго воина, можешь мне поверить, — чтобы он вернул армян на путь истинный, но Андроник был разбит. Тогда император обратился к князю Антиохии, ссылаясь на право сюзерена, которым Византия считала себя наделенной со времен Великого крестового похода, и на вассальную зависимость Киликии. Рено, чрезвычайно польщенный этим предложением, радостно отправился разорять земли соседа, и предавался этому занятию так свирепо и безудержно, что армяне заключили перемирие с императором, а Рено пришлось вернуться восвояси. Но он ожидал от Византии вознаграждения за честную и верную службу. Так ничего и не дождавшись, он решил самостоятельно добыть то, что, как он полагал, ему причиталось, выбрав для этой цели самую богатую из греческих провинций, остров Кипр, до которого от принадлежащего ему порта Сен-Симеон было около сорока лье, и напал на нее. Он не щадил киприотов, убивал всех подряд, в том числе и малолетних детей. Поля и фруктовые сады были уничтожены, церкви — разграблены и сожжены, монастыри брали приступом, монахинь насиловали и резали, монахи лишались ступней ног, кистей рук, носов и ушей. Совершив чудовищные злодеяния, Рено вернулся домой с огромной добычей, но навлек на себя всеобщее осуждение: Кипр был христианской землей, а Рено называл себя христианским правителем. А император тем временем выехал из Византии для того, чтобы покарать для начала киликийского князя, который странным образом помог Рено в его сомнительном предприятии, а затем двинулся к Антиохии, которой никто теперь не хотел прийти на помощь. Рено пришлось смириться и явиться в лагерь императора, чтобы молить его о прощении. Он пришел с непокрытой головой, с голыми руками, держа меч за острие. Это было в Мамистре. Мануил Комнин заставил Рено долгое время простоять коленопреклоненным, после чего соизволил принять протянутый меч, разрешил виновному подняться с колен и простил его. Все завершилось праздниками: император отдал свою дочь, прекрасную Феодору, в жены королю Иерусалима, — чья дипломатия вершила чудеса во время кризиса, — а сам женился на Марии Антиохийской, дочери Констанции, а стало быть — падчерице Рено. С тех пор прошло без малого двадцать лет.

— Я предполагаю, что с тех пор этот самый Рено сидел тихо? Как же получилось, что шестнадцать лет назад он оказался узником в Алеппо?

— Дело в том, что он ненасытно жаждал крови, ему нравилось грабить и убивать, испытывать ярость битвы. В конце 1160 года, узнав, что вдоль границы бывшего Эдесского графства гонят большие стада, принадлежащие жителям Алеппо, он устремился туда, но не только стад не захватил, но и сам был пленен. Его привезли в Алеппо голым и связанным, усадив на верблюда... Вот и все, мой мальчик! Я, разумеется, пересказал все это вкратце, но главное ты теперь знаешь. Вот что за человек этот Рено, которого нам возвращают!

— И как вы с ним поступите?

— Честно говоря, понятия не имею, что с ним делать, потому что теперь он никто. Сын Констанции, Боэмунд III, правящий нынче в Антиохии, ни за какие сокровища не согласится его принять. У нашего героя остается только его меч... если он еще способен его поднять, — вздохнул Гийом Тирский. — Вот потому-то мне очень хотелось бы узнать, кто заплатил целое состояние за то, чтобы его освободили. Вполне возможно было бы оставить его в тюрьме до конца его дней, потому что я не вижу, какую пользу он мог бы принести королевству.

— Как знать? — послышался теплый голос Бодуэна, который незаметно подошел к беседующим, завернувшись в банную простыню, словно в римскую тогу, и услышал окончание рассказа. — Мой двоюродный брат Раймунд Триполитанский за время своего заточения очень изменился, а главное — многому научился, в первую очередь — изучил арабский язык и некоторые науки, которые преподают сыны ислама, а также их поэзию. Кто знает, может быть, и Рено Шатильонский преуспел в овладении знаниями?

— Я даже не вполне уверен, что Рено умеет читать, — со смехом ответил Гийом. — Считать-то он умеет, без сомнения, но это, кажется, его единственное достоинство. Лучше всего он умеет воевать. А у нас сейчас мир... О чем вы хотели поговорить со мной, Ваше Величество?

— О том, о чем уже говорил с вами несколько месяцев тому назад: о том, кто станет моим преемником.

— О нет! — запротестовал Тибо. — Об этом говорить слишком рано...

— Замолчи! Ты сам не понимаешь, что говоришь, — вздохнул Бодуэн, снова потирая пальцем бугорок между бровей. — Напротив, сейчас самое время этим заняться. Есть ли у вас вести из Италии, монсеньор?

— Да, Ваше Величество, и я думаю, что вы останетесь ими довольны. Молодой маркиз де Монферра весьма... охотно принял ваши предложения насчет женитьбы на вашей сестре Сибилле... Он должен прибыть сюда в первых числах октября.

Бодуэн с облегчением вздохнул и опустился в кресло, с которого только что встал Тибо.

— Благодарение Господу за ту надежду, которую он даровал нашей земле! Гийом де Монферра достойный человек и может стать настоящим королем. Он еще молод, но его доблесть и мужество уже известны всем не меньше, чем его мудрость и его высокий рост — не зря его прозвали Гийом Длинный Меч.

— Его родственные связи не менее привлекательны, — подхватил канцлер. — Его дед приходился дядей французскому королю Людовику VI Толстому, а мать — сестра германского императора. Таким образом, он состоит в ближайшем родстве с нынешними государями двух великих стран — королем Людовиком VII Французским и императором Фридрихом Барбароссой. Я искренне полагаю, что лучше него нам никого не найти, — с довольным видом заключил он.

— Чужестранец? — удивился Тибо. — А что скажет знать? Насколько мне известно, многие мужчины из высокопоставленных семей хотели бы жениться на принцессе!

— Мне об этом тоже известно, — оборвал его Бодуэн, — но им нечего возразить. В жилах Монферра течет, как ты только что услышал, королевская и императорская кровь. Принцессе нужен принц!— Несомненно, но согласится ли ваша сестра?

— Если верить тому, что о нем рассказывают, — снова заговорил архиепископ, — наш претендент на руку принцессы одарен всем необходимым для того, чтобы ей понравиться. Помимо привлекательности, которая, бесспорно, будет ему на руку, он и сам по себе юноша милый и обаятельный, хороший друг, любитель вкусно поесть...