Ресторан «У площади» находился в самом центре Страсбурга, на незаметной улочке, но кухня там была отличная. Во всех городах, есть места для туристов, а есть места, куда ходят по большей части местные гурманы или приятели хозяина, который не позволит себе накормить друзей какой-нибудь дрянью.

Когда мы пересекли порог этого заведения, зал был ещё пуст, напротив входа располагалась стойка, за которой важно восседал хозяин и вёл какие-то подсчёты. Увидев нас с Жоржем, он просто подпрыгнул со стула.

– Бонсуар, Жорж! Это и есть твои друзья из Риги? Я вас очень ждал!

Мы пожали друг другу руки, и я представился:

– Генрих, а это моя жена Валерия.

Он посмотрел Лере в глаза, улыбнулся:

– Мадам, из ваших зелёных глаз брызжет весна! Очень приятно! Меня зовут Жан, а это моя жена Луиза и сын Рафаэль, – он показал рукой в сторону, где у стойки стояли женщина лет шестидесяти и мужчина с длинными вьющимися волосами примерно моего возраста.

Он усадил нас за стол на возвышении в конце зала, откуда было можно наблюдать за всеми, кто сюда заходил, и устремился на кухню проследить, как будет выполняться заказ, который Жорж сделал ещё по телефону.

В это время года лучший напиток – розовое Анжуйское, по крайней мере, так утверждал хозяин. Когда его разлили по бокалам, я пригубил и ощутил ещё раз – наконец-то я снова во Франции.

Мне нравится приходить в подобные уютные кабачки, где собирается местная публика. Там можно посидеть с бокалом и понаблюдать за этой скрытой от туристов жизнью.

В зале появляется женщина в сопровождении двух кавалеров, она окидывает взглядом зал, и на секунду её глаза останавливаются на Жорже, она улыбается одними уголками губ и располагается за столиком недалеко от нас. Жорж не показывает виду, что знаком с ней, но я замечаю на его лице беспокойство.

Из кухни появляется Жан, и нам торжественно выносят его фирменное блюдо – утиную грудку в кальвадосе. Отрезаю кусочек и отправляю себе в рот, всем видом показывая, как мне нравится, на самом же деле я не считаю себя гурманом, и для меня нет ничего лучше, чем жаренная с луком картошка, которую я могу уплетать с утра до вечера. Но тут я в гостях и мне надо выразить своё восхищение: «Очень, очень вкусно!» И мне трудно не поверить – ещё в армии я научился есть невероятно быстро, чтобы оставалось время до построения выкурить сигарету. Поэтому через несколько минут, когда все успели съесть только четверть порции, моя тарелка была чистой, словно я голодал неделю. Лера смотрит на меня осуждающе, я выдерживаю её взгляд с милой улыбкой сытого человека. Жан предлагает мне добавку, я любезно отказываюсь, показывая жестом, что совершенно сыт.

– Как вы там поживаете, наконец избавившись от коммунистов? Я представляю, как это хорошо! – сказал хозяин.

Валерия смотрит на меня умоляюще, зная, что я могу наговорить. Но сегодня у меня другое расположение духа и я пою хвалу капитализму.

– Очень хорошо! Наконец медицина понемногу становится платной, безработица появилась, наркоманы, всего не перечесть! Не знаю, как другим, мне нравится, свободы навалом! Красота!

Он смотрит на меня непонимающе:

– Вам нравятся наркоманы?

Я делаю отрицательный жест рукой:

– Нет, что вы, конечно нет! И у нас с этим строго! Зато у людей есть возможность делать, что они хотят, даже если это запрещено. Хочу – работаю, если есть работа, хочу – не работаю, свобода выбора! Хочу – ем, если есть возможность, хочу – не ем. Есть деньги – лечусь, нет денег – не лечусь! Всё хорошо! Богатых много стало!

Жан посмотрел на меня, не поняв моего юмора – пропасть между нашими жизнями была слишком велика.

– А бедных много стало?

– Да кто его знает? Считают же среднюю заработную плату по стране и прожиточный минимум, а не количество людей, которым не на что жить.

Жан кивнул, хотя не до конца меня понял.

– А мы хотим отсюда в Америку уехать, там всё-таки, говорят, жизнь полегче, надоело. Тут мы заканчиваем работу за полночь, до дома ехать час, утром к шести на базар продукты закупать, и так каждый день, кроме понедельника, когда у нас единственный выходной! А чем занимаешься ты?

Я глубоко вздохнул и со свойственной мне прямотой, будучи уже подшофе, сказал:

– Граблю российский народ! Покупаю нефть, договариваюсь с заводами о переработке, а потом весь продукт им же и продаю!

– Но это не грабёж, это чистой воды бизнес! И хороший! – с уважением произнёс он.

– У нас сейчас тоже заменили слово «грабёж», когда раздевают народ, на слово «бизнес». Мне это больше нравится! Тогда я бизнесмен!

Мои слова о том, что я бизнесмен, ему были гораздо приятнее, чем грабитель. Валерия только вздохнула с сожалением – не то чтобы она во всём со мной была не согласна, а ей не нравилось, что я, как выпью, резал правду-матку.

Этому я научился у одного человека с типично русской фамилией Петров. Однажды мне сказочно повезло – через нужных людей я узнал о повышении цен на дизтопливо и договорился о возможности взять сто тысяч тонн с отсрочкой платежа и положить это топливо на ответственное хранение прямо на этом же заводе. Но для этого бумагу должны были подписать все начальники отделов.

Они все собрались в кабинете директора завода, и каждый безропотно поставил свою подпись, а последним должен был поставить этот самый Петров. Вместо этого он поднялся с места и сказал:

– Что вы делаете, суки! Вы не дизтопливо, вы Родину свою, Россию, распродаёте! – он швырнул поданную ему ручку на стол, сплюнул и вышел из кабинета. От меня уплывала по тем меркам куча денег, но его жест мне был по душе, я с уважением смотрел ему вслед. С неподписанной бумагой я вскоре тоже вышел из этого кабинета.

Меня переполняло двоякое чувство: из-за этого чистоплюя срывалась сделка моей мечты, а с другой стороны, меня впечатлило другое: «Пусть их мало, но всё же остались россияне-патриоты!» И я пошёл к нему в кабинет. Он сидел за столом, наклонив голову, что-то там разбирая, и, увидев меня, резко спросил:

– Что надо?

Я подошёл к столу, протянул ему руку:

– Спасибо вам! За то, что такие, как вы, есть! – и, пожав её, развернулся и пошёл к дверям, собираясь как можно скорее уехать в Ригу. Как вдруг услышал за спиной:

– Подожди! Давай подпишу! Они не тебе, так кому-нибудь другому всё равно продадут! – и расписался на этой бумаге, как в своём бессилии что-то изменить. Но я запомнил его на всю жизнь.

И вот я, не грабитель российского народа, а уважаемый французами бизнесмен, сижу в Страсбурге и попиваю розовое вино, вспоминая того единственного честного человека из всей толпы лизоблюдов, которые дали мне эту прекрасную возможность. Да, эта загадочная и порой продажная русская душа.

Пока я вспоминал о том случае, пришли музыканты, и расспросы прекратились, Валерию пригласил потанцевать Жан, а к Жоржу подошла та женщина, которую привели сюда два кавалера, и пригласила его на танец. Мне приглашать было некого, да и вообще я танцевать не любил, разве что в серьёзном подпитии и исключительно контактные танцы.